Железнодорожник кун вкатывается в тред.

Некоторое время назад я уволился с железной дороги, где пару лет усердно трудился проводником вагона, оставив себе на память множество жизненных историй и табличку «не открывать при поднятом токоприёмнике». Табличку я предсказуемо присобачил дома на дверь комнаты, а несколько историй сейчас расскажу.

Все участники событий, насколько мне известно, места службы не меняли, поэтому обойдёмся без имён.

Устраиваясь на эту работу, я в общих чертах представлял, с чем придётся столкнуться – пьяные драки вахтовиков, хамство всякого рода, напряжённый график, и прочее, прочее... Всё это было, но нашлось место и таким вещам, которых я не предполагал. Например, когда человек попадает под поезд... точнее, в тех случаях, когда он попадает действительно ПОД поезд, а не оказывается отброшенным на обочину трупом, проводникам, порой, приходится участвовать в извлечении останков.

Впервые такой казус приключился со мной на южном направлении – на подходе к Горячему Ключу кто-то из местных неудачно сходил за хлебушком, и его конкретно разметало под составом. И вот, в начале шестого утра, проводники – в костюмах, с бейджиками, как приличные люди – вышли из вагонов с мусорными мешками в руках и принялись деловито собирать в них анатомические детали. Обычно, как мне кажется, этим вопросом занимаются рабочие дистанции пути или иные, так сказать, специально обученные люди со станции, куда машинист сообщает о происшествии. Если угрозы безопасности движения нет, поезд двигается дальше, как и полагается по инструкции. В тот раз угроз не было заметно, так что затрудняюсь предположить, по каким соображениям эту миссию доверили нам... может, по эстетическим? Там ведь санитарная зона: где запрещено сбрасывать содержимое кишок, оставлять сами кишки вовсе не резонно, места людные. Версия так себе, но получше всё объясняющей фразы «начальству виднее». Кстати, наблюдал характерную сценку, в которой юная проводница обращалась к старшей коллеге с милой просьбой: «Тётьваль, у меня под котлом обрубок чего-то... веником не дотягиваюсь! Достань, а? А я тебе застилы верхних полок сделаю!». И тётьваля, являющая собой образ классической советской проводницы, с задранной юбкой лезла под вагон, пересыпая матерком репертуар: «Эх, молодёжь! Ничего-то сами не могут!..»

По-моему, забавно.

Возможно, это профессиональная деформация.

В том же рейсе на перегоне «Мичуринск – Рязань», поезду повторно довелось испытать экстренное торможение. Дело было поздним вечером, остановились напротив каких-то куч с песком, осветив сидевших вокруг рабочих. Те возбуждённо галдели: «Вон они, там, под колёсами!». Я чертыхнулся, пессимистично вообразив ждущую выноса очередь трупов на рельсах, и уже собрался было опускать ступеньки, когда из-под штабного (мой вагон был по соседству, в середине состава) неожиданно выползло тело. Вполне себе живое и здоровое тело мужика лет тридцати, пьяного в дым. Не успел я подивиться везению индивидуума – полсостава прошло над головой, а его даже не поцарапало! – когда работяги вытянули из-под колёс второго, которому не повезло. Может, трезвый был?.. Больше никого, к счастью, не обнаружилось. Из начальственного тамбура пахнуло сигаретным дымом, и я закурил тоже. Стояли, легкомысленно болтая, когда в поле зрения появился пожилой путеец, по-видимому, ответственный за участок, ибо происшедшее повлияло на него сильнее, чем на остальных. Едва разобравшись что да как, он немедля бросился к пьяному, ухватил его за шиворот и начал матерно ругаться: мол, бухие уроды, шляются где не надо, а ему теперь всю ночь бумажки писать! Картина была что надо: чудом спасшийся гуляка мычал, покачиваясь под градом ругательств, рядом лежал его отгулявший дружок с разломанной черепушкой, а путеец бесновался из-за предстоявшей бумажной волокиты. Мы, проводники, как услышали это, так и грянули хохотом, дополнив полотно житейского равнодушия штрихами будничного цинизма.

Добрая история. Однако, главный рассказ впереди.

Случилась она на маршруте «Москва – Саранск». Мрачный маршрут – не потому, что рейс ночной, а потому, что из города, откуда замечательно уезжать, в республику, откуда восхитительно возвращаться. Россия вдоль железной дороги почти всегда выглядит так, словно эта дорога ведёт в ад, но когда она ведёт в Мордовию, так оно, в общем-то, и есть. Из числа пассажиров выделялись нагруженные баулами женщины с опухшими глазами, а также самые разные с виду люди, часть которых, кажется, неуютно чувствовала себя без звёзд на плечах, обнаружив звёзды у соседей на коленках.

Отъехав от станции едва на полчаса (я даже чай не успел разнести), состав резко дёрнулся, словно от срыва стоп-крана, но затормозил плавно, как перед светофором, а под конец остановился резким рывком. Что такое?

Выглянул на улицу: справа лес, слева лес, ни черта не видно. Вдруг по цепочке (от проводника к проводнику) передали: закрутить штурвалы (ручные тормоза в тамбурах), проводникам хвостового вагона выставить ограждение, а мужчинам идти в штаб. Мужчин в бригаде было трое: ПЭМ – вечно пьяный, вечно злой, наш механик поездной, я и ещё один парень, чуваш. От штаба всей компанией, к которой присоединилась начальник поезда, двинулись к локомотиву. ПЭМ был мрачен – уже знал, в чём дело, но нам не говорил, а начальница, посмеиваясь, сказала: «Сами увидите». Вооружившись бандурами ручных фонарей мы спустились из головного вагона, подошли к морде тепловоза и увидели – поперёк рельса лежал здоровущий мужик, разбросав руки (не в буквальном смысле). Мёртвый, конечно. Перед столкновением машинист сбросил скорость, но человека это не спасло, более того, труп не откинуло на обочину силой удара, и не затянуло под состав. Вместо этого злосчастный мертвец зацепился за скотоотбойник. Машинист, как я понял, пытался остановиться в нормальном режиме – состав выходил из-за поворота, к тому же путь шёл под уклон – надеясь, что труп повисит, пока мы пройдём неприятный участок, но у покойника был явно несчастливый день и в последний момент он сорвался под колёса. И застрял! Колесо перепахало часть пуза, остальное придавило.

Помеха движению была налицо, о том, чтобы сдать назад или чуть вперёд проехать, речи не шло – стояли на горке, с закрученными штурвалами. Труп надо было убрать, но он застрял крепко. Машинист, скотина такая, заниматься этим отказался, сославшись на то, что едет без помощника и покидать кабину не имеет права. Как я выяснил позже, таких машинистов не больше четырёх десятков на всю страну, так что нам, можно сказать, повезло. Я слабо знаком с регламентом действий локомотивной бригады, но твёрдо уверен, что в инструкции проводника об уборке трупов вообще ни слова. Однако, подводить начальника, хорошую тётку, не хотелось, необходимо было действовать. Схватив труп за руки, попытались его выдернуть – не получилось. Подёргали за ноги, кое-как раскорячившись под ходовой частью, и тоже безрезультатно.

Времени было чуть-чуть. С отрывом в двадцать минут за нами следовал товарняк, а потом ещё один пассажирский. Никаких рабочих, специализирующихся на решении проблем со жмуриками, поблизости не наблюдалось. Помеху надо было ликвидировать, но основательно прижатое тело (какие-то ткани наверняка были защемлены между гребнем колеса и рельсом) не желало покидать место дислокации... решено было достать труп частями – разорвать его по линии разреза, начатой колесом, и вытянуть сначала верхнюю часть, затем нижнюю.

ПЭМ принёс лом, примерился и...

В следующее мгновение произошло несколько событий: ПЭМ хрястнул ломом в живот трупу, изо рта покойника выплеснулась струйка тёмной жидкости и одновременно фонтан некой жидкости ударил изо рта чувашского коллеги. Секундой позже, мы переглянулись с начальником и расхохотались. Эта сцена навсегда останется в памяти: ночь, ПЭМ с окровавленным ломом, блюющий парень, смеющиеся мы и мертвец у наших ног.

– Вы там аккуратнее давайте, – подал голос машинист, высунув голову из кабины, – мне ещё трещин в колесе не хватало.

Какой хладнокровный человек.

Ослабший коллега был отправлен к себе, а ПЭМ взялся за работу. Вскоре стало ясно, что для такой задачи больше пригодился бы топор, дело шло туго.