Пылающий щенок

В предместье, на пустынном полустанке,
где если сочинять, то некролог,
с беспечностью навязчивой цыганки
ко мне прибился месячный щенок:
хотел в тепло и взглядом обезьянки
смотрел в глаза: «Возьми меня, мой Бог!»
Я вынул чистый спирт в аптечной склянке,
облил его и тотчас же поджег.

Присев слегка, он завилял хвостом,
секунду млея под моим теплом,
потом огонь достиг щенячьей кожи,
он взвыл, помчался от меня стрелой,
затем - назад, упал и чуть живой
глядел с укором: "Почему, о Боже?!"

Дары Вельзевула

Люди мухи, мысли мухи,
мухи вьются за окном,
как беззубые старухи
над мукою и сукном.

Где-то слышен вой бурана,
город в мухах утонул.
В этот раз за мною рано
ты явился, Вельзевул.

Ломит тело, вены вздуты,
в трубке гул сонливых мух -
ну же, князь душевной смуты,
не обманывай мой слух!

Пять неоновых снежинок
над аптекой, ночь, фонарь.
Я искал тебя, мой инок,
мой отец и пономарь.

Что за странная повадка
быть насмешливым таким?
Ложка, шприц, иголка, ватка,
Петербург-Ершалаим.

ххх

Мне часто снится, что я девочка-подросток,
отдающаяся двум деревенским парням –
каждую улочку детского тела и перекресток
я изучил по снам:
ямочка над ключицами – поцелуйная Мекка,
пупочек – Иерусалим,
кружат паломники, словно до века
веру не выбрать им.
Спустятся в ад ли, поднимут ли флаги до рая-
все хорошо девчонке в тринадцать лет,
в этих объятиях двоякодышащих умирая
и появляясь опять на свет.

Грачонок

На грязных тряпках своего угла
я мертвого грачонка родила.

Он только выпал из меня - и сник,
как твой, мой Бог, божественный двойник.

Как был красив он! Так же, как и ты,
запали в душу мне его черты.

Его я целовала в черный клюв,
но он не двигался, как будто бы уснув.

Я в клетке тихо поскреблась в порог,
и людям отдала тебя, мой Бог.

Гашиш

Ничего не нужно кроме…
кроме, собственно, - чего?
Сумрак теплится в объеме
комнаты под Рождество.
Тихо. Если же вглядеться
в пряный синеватый дым,
то сады Аранжуэца
просто меркнут перед ним.

Но не Шиллера, - Бодлера
хорошо читать сейчас:
счастья душная химера
с жадностью косит свой глаз
в недра дымной пантомимы
(нет "Осколков" под рукой),
где Морфей и Пан томимы
неестественной тоской.

Только в призраках спасенье
может отыскать душа,
в том, что ей воображенье
нарисует не спеша,
и пока в уснувшем доме
я справляю торжество,
ничего не нужно, кроме…
нет, пожалуй, - ничего!

ххх

Я влюблен в мальчишку, который плут:
на девчонок падок и буржуазный быт.
Не отыщешь его, когда он нужен, когда же его не ждут –
тут как тут стоит.

Но зато как целуется сладко, как нежен в постели он!
Только вот беда – не думай его выпускать за порог,
потому что этот хамелеон
в обольщенье - бог.

Он любовные игры все разучил наизусть,
так и крутит, и вертит юбками на ходу.
Если он не прибьется к рукам окончательно – то и пусть!
Я другого себе найду.

>>129290152 (OP)
Двач, напомни, как зовут этого поета?

Укрощение строптивой

В том летнем лагере она была, пожалуй, лучше всех,
за что и поплатилась недотрога:
нас было четверо, и в поисках потех
мы заманили в лес ее при помощи подлога,
сорвали платье под всеобщий смех
и уложили на подобье стога,
идея странная пришла внезапно мне, получше многих тех,
что породил де Сад (там было шприцев много).

Один из нас опорожнился. Шприцы
наполнив, развели мы ножки этой скромницы-царицы
и каждый ввел в ее вагину кал,
затем я наступил ей на животик, чтобы
кроваво-склизский плод гордыни вылезал
змеей зловонной из ее утробы.

>>129290664
Это секретный поэт. Его имя положено знать только избранным, остальные просто наслаждаются.

Караваджо

Cafe Carlitta. 1974 - Три поэта

Жан д'Арилье поднимется через год на сцену Пале-Рояля,
оглядится вокруг в каких-то своих сомненьях,
а потом блеванет под крышку беккеровского рояля,
и на этом закроет вопрос о своих поэтических чтеньях.

Джефри О'Нил через год в Ливерпуле, почувствовав слежку,
обольет меблирашку бензином, не думая о потере
всех стихов и, спичкой взмахнув, покинет ночлежку,
и на этом закроет вопрос о своей литературной карьере.

Серджио Паулетти в поисках мальчика через год позером
забредет в ночные кварталы аргентинского ада - Альведо,
за проститутку заступится, будет зарезан ее сутенером,
и на этом закроет вопрос о своем стихотворном кредо.

Жан д'Арилье, Джефри О' Нил и Серджио Паулетти
разливают из-под полы абсент в заведении черной Карлиты, -
алкоголик, сепаратист и педик смеются, шумят, как дети,
и вопросы все для них так маняще еще открыты!

Какая-то безвкусная ебола.

La liberte

Возьми гранату и будь свободен!
Или езжай на Кавказ,
купи у абреков за пару сотен
ТТ и боезапас,
и если сунется тварь какая -
смело стреляй в живот,
пускай покорчится, истекая
потоками нечистот.
Пускай опарыши разведутся
в теле его гнилом,
пускай навозные мухи вьются
над ним и ползают в нем,
пускай жуки прилетят на запах
смрадный его и псы
пускай приходят на тонких лапах
к нему, топорща усы.
Пускай он движется непокорно,
смотрит на свой живот,
пускай оттуда, как горсть поп-корна
личинок он достает,
пускай от ужаса каменея,
ясно поймет он вдруг,
что ночь становится все длиннее,
и - никого вокруг.

>>129290890
Просто ты ньюфаг.

Мой Христос

Я хотел бы под видом волхва проникнуть к младенцу Христу
и украсть его ночью под Вифлеемской звездой,
чтобы где-нибудь в Риме божественную наготу
сопрягать со своей человеческой наготой.

Я ему бы Катулла читал наизусть и в лучший гимнасий водил,
на потехи и сладости сыпал без счета бы серебро,
но на зрелищах и боях усмирял бы азартный пыл,
переводя его пальчик из "contra" в "pro".

Я его бы сам с золотой молодежью свел и долго бы по ночам
ждал его домой, волновался и не ложился до двух,
а потом кричал на него, принюхиваясь к парам,
и плетьми от него отгонял бы шлюх.

А когда бы он мне надоел окончательно, как его ни крути,
и пришло бы время расстаться с ним,
то его, по моей протекции, годам к двадцати пяти
прокуратором бы назначили в Ершалаим.

>>129291010
Зато не Степанов.

Варщики кукнара

Когда над маковой делянкой стелется туман,
а башканы колышутся от пара,
и пахнет осенью вдоль вырубки бурьян,
сюда приходят варщики кукнара,
среди которых ты, мой юный падаван.

С вязанкой хвороста, с большим котлом в руке
ты позади бредешь по узкой тропке,
а первые уже невдалеке
с армейских фляжек скручивают пробки,
разбив бивак в иссохшем бочажке.

"Котел!" - кричат они, подходишь ты с котлом,
и фляги, окружив его по краю,
бурчат опорожняемым нутром,
и замолкают все, одним шажочком к раю
став ближе в этом действии простом.

Но вот зажжен костер, ваш старший, взяв рюкзак,
с лицом ветхозаветного пророка
идет один с ножом в почти отцветший мак
и солнце поднимается с востока,
как нимб над ним - благословенья знак.

Есть время разобрать свой скарб, попить воды,
а ты лишь молча смотришь на делянку,
лелея ощущение беды,
как сызнова открывшуюся ранку,
но сладок этот страх, намеренья тверды.

Шуршащий сухостой под корень между тем
ваш старший режет, делая поклоны,
и каждый жест его небытием
наполнен для тебя, как будто он с иконы
сошел в твой мир, чтоб отворить Эдем.

В конце концов назад довольный, весь вспотев,
с раздутым рюкзаком он шествует к ватаге,
и голосов ликующий распев
все нарастает... Три-четыре фляги
протянуты к нему, несется смех из чрев.

Ваш старший сел в тенек, теперь трудиться вам:
секаторы, ножи, топорики и сечки
звенят в руках, перекрывая гам
веселых голосов, и до размеров гречки
вы крошите весь мак от срезов к башканам.

В котле бурлит вода, стакан граненый взяв,
ваш старший отмеряет половину
соломки каждому, и ароматом трав
котел исходит весь; подсохшую лозину
ему срезают, он мешает стаф.

Осталось только ждать, примерно через час
вы сыплете в котел пол-упаковки соды,
и пена, словно разогретый квас
вздымается над ним в причудливые своды
и густотой своей подбадривает вас.

Ты смотришь, как в костер подкладывают дров,
чтоб выпарить воды ненужные излишки
едва растаял пенистый покров
над варевом и с хрипотцой мальчишки
внезапно спрашиваешь: "скоро?" у братков.

Сейчас же стройный хор тебе гудит в ответ:
"Не делается быстро медленное дело!"
И только старший проливает свет:
"Еще часок, пока не надоело..."
Ты в пальцах теребишь какой-то сухоцвет.

Ползет так долго час, как будто время вспять
поворотило вдруг, и позднее сомненье
твой разум растревожило опять,
но сердце ждет чудес и каждое мгновенье
считает - лишь бы побыстрей начать.

Когда ж, достав отрез холстины, главный страж
велит снимать котел и приготовить миску,
ты чувствуешь нахлынувший кураж,
чтоб закусить тебе дают ириску
и в миску через ткань сливают выход ваш.

Пластмассовый стакан слегка дрожит в руках
пока в него течет ручей чернющей жижи
и прерывается на четырех глотках:
"Ну вот и хватит..." Ты подносишь ближе
его к губам и пьешь в один замах.

Как горько! Горше, чем все то, что знаешь ты,
и с этой горечью не справиться конфете -
ты морщишься и нюхаешь цветы,
но и они горьки, горьки и листья эти,
и этот воздух полный духоты.

Но тут сквозь горечь всех бессмысленных тревог,
сквозь все предположения и планы
твоя душа, как юркий мотылек
помчалась к свету внутренней нирваны,
ты закурил и на траву прилег.

Вдруг зуд почувствовав, ты смотришь на других -
вся дюжина лежит, почесываясь вяло,
и так приятно по примеру их
коснуться кожи ноготком, как жало
вонзить его в себя, чтоб зуд слегка утих.

Как будто толстый плед заботливой рукой
накинул кто-то на тебя и тихо
по голове погладил - никакой
отныне боли нет и никакое лихо
не сможет потревожить твой покой.

Мир целен и хорош, в нем быть совсем легко:
просты движения, ясны движений цели,
вода из фляги - будто молоко,
и словно мать младенцу в колыбели
природа шепчет что-то на ушко.

И грезится тебе под шелест листьев, под
шуршание травы, под птичье щебетанье,
что ты свою ватагу через год,
как старший ваш приводишь на закланье
к делянке маковой – и так из рода в род.

>>129291073
Какой еще Степанов, поехавший? Как говорили в наши времена - учи матчасть!

Одиночество

Сбежав из города, в котором нет тепла,
мы встретились на пляжике осеннем.
Нет смысла спрашивать – слова или игла
свели нас вместе там, когда от ремесла
и сам я стал пожухнувшим растеньем:
безумцем, чей рассудок – мотылек.
Я подошел к нему и тихо сел у ног.

Он не прогнал меня. Всё шелестел прибой,
как будто перелистывал страницы.
Я знал, что он далек и что с самим собой
спокойнее ему… Услужливой рабой
заглядывал я под его ресницы
и ждал, и ждал пока он в полусне
глаза не приоткрыл, не улыбнулся мне.

Я прикурил ему, он так же молча взял
и, к подбородку подогнув колени,
тянул, смотря на мир, как на музейный зал:
набитый рухлядью покинутый вокзал, -
спектакль теней, пропущенный по вене.
Затем он встал, чтобы уйти совсем,
а я остался там среди картин и тем.

Евангелие от Чикатило

Дети прекрасны снаружи и изнутри:
двадцать четыре яичка розовых, двадцать три
маленьких маточки выложены на столе,
а на коленях дочурка смеется и норовит упасть,
и не понятно, как может нравиться этой смешной юле
целовать чудовище прямо в пасть.

Я научил ее для сладостных нужд использовать язычок
и торопливые пальчики, но - молчок,
лучше длинные волосы буду разглаживать ей,
чтобы эта игра не стала малышке скучна,
а после душа мы выйдем в скверик кормить голубей,
слушать, как с неба падает тишина.

Мир безразличен, безличен, растаскан на тысячи звезд,
каждая звездочка - будущий Холокост,
даже ребенку понятен этот вселенский разлад,
вот и зайчонок не спрашивает: "Почему?",
тихо прижавшись ко мне и откинув головку назад
смотрит во тьму.

Когда попукал, молодец
Возьми с полки огурец
Жопа думает пиздец
Анус скажет абалдец
Утром рано в звездолет
Будет в ахуе пилот
Жопа дышит как ковбой
Уши слышали порой

>>129291756
Лучшее ITT!