>>218850925тупо вниманиеблядь. наверняка есть толпа пиздолизов, которых эта сельдь систематически посылает нахуй
- Пап! - окликнула меня дочь из своей комнаты, - Ты мне не поможешь? - А что такое? - отозвался я, стараясь не упустить винтик, который с величайшим трудом выудил из пыльных внутренностей системного блока. - Ну, подойди сюда! - голос дочки обрел некоторую капризную требовательность. Нет, мне это нравится. Девице четырнадцать лет, но она считает в порядке вещей подозвать папашу к себе, вместо того, чтобы подойти к нему сама. Главное, ведь со своей же проблемой. - Совсем ты, милая моя, совесть уже теряешь, - проворчал я, спасая остатки родительского самолюбия, - Сено за коровой.... - Ну, па-ап! - винтик шустро выскользнул из вздрогнувшего пинцета и с нахальным звяком исчез в недрах блока. Блллин!! Я со стуком положил пинцет на стол и отправился в комнату дочери, чтобы высказать все свои соображения по поводу обнаглевшего младшего поколения. Но младшее поколение мои переживания волновали мало. Это самое поколение в лице моей ненаглядной дочери сидело, забросив длиннющие ноги на подлокотник кресла, рассеянно листало пухлый томик Гоголя, и гоняло на плеере своего любимого "Микроба", или "Бациллу" - никак не запомню, как правильно они называются. - Пап, слушай! - сдернула дочь наушники, - У меня задание. - Комсомольское? - попытался иронизировать папаша. - А? Я говорю, задание мне по литерке дали, поручение. - Короче, Склифосовский, - вздохнул я, - Что делать-то надо? - Нужно кассету найти, пап. Называется "Шинель", кино такое, - пояснило чадо на всякий случай. - Мы на уроке его смотреть будем, Гоголя сейчас проходим. Вообще, от нынешних школьных экспериментов я порой балдею. На уроках биологии Светке давали задания сочинять сказки про хлорофилл и фотосинтез. На истории, помню, они хором пели песни Гражданской войны. Удивляюсь, почему еще на математике они не играют в "очко" и преферанс. Дивные времена настали для школяров. - А просто прочитать книгу - уже в лом? - жалкая попытка добиться взаимопонимания использованием молодежного сленга. - Ну, что ты, пап! Мне русичка сказаланайти - и все! В прокате там поискать или где.... - А ты искала, вообще? "В прокате там или где"? - Я в пункте проката, что в гастрономе, спрашивала, у Мишки. Он спросил, с какого дуба я рухнула - надулась Светка. М-да. В сущности, этот Мишка парень неплохой, но в своих высказываниях порой прямолинеен, как саперная лопата. На его месте, я бы так не сказал, но, возможно, подумал бы то же самое. Фильм-то черно-белый, снят где-то в начале шестидесятых, классика - неходовой товар. Кто его тиражировать будет? Ладно, это все лирика. Но где эту "Шинель"-то найти, в самом деле? Рассуждения и нравоучения на тему о важности печатного слова будут расценены как "отмазки". Сразу за этим последуют набухшие хрустальными слезами глазищи ненаглядного чада и сакраментальный призыв "рассказать об этом нашей русичке". Прямая дорога к падению родительского авторитета. Обзвон нескольких пунктов проката и магазинов, как и ожидалось, дал нулевой результат. В одном из них меня даже вежливо попросили не хулиганить. Спустя час, ни на что не надеясь, я набрал номер однокашника Генки Прохорова, моего старого приятеля и владельца солидной видеотеки. Еще в давние студенческие времена мой сосед по общаге Генка был единственным на нашем курсе обладателем "видика" - допотопной "Электроники", гордости славного города Воронежа. Благодаря старушке "Электронике" Генка был желанным гостем на всех наших студенческих посиделках. Я довольствовался скромной ролью оруженосца - перетаскивал за Генкой увесистый ящичеки получал за это свою долю портвейна с дешевой закуской, уважения однокурсников и благосклонности однокурсниц. Теперь Генка - солидный дядечка, к которому на драной козе не подъедешь. Но пару раз в год с несложной просьбой к нему обратиться можно - ему и самому приятно: вот, мол, какой я славный парень, хоть и выбился в люди, а старых друзей все равно не забываю. - Да, - энергично откликнулся приятель, - Слушаю! - Ген, привет. Это я, Волобуев. Саша, - как бы пояснил я. - А-а, здорово! - после короткой паузы. - Как оно? - Да ничего, нормально. Как сам? - Да тоже так, - на другом конце провода потихоньку нарастает нетерпение, - У тебя дело ко мне? - Да понимаешь, компетентный совет нужен, - невольно подстроившись под Генкин деловой темп, излагаю проблему коротко и сухо. - Пиши телефон, - Генка даже не дослушивает меня до конца, диктует номер быстро и не повторяя - сам привык схватывать нужную информацию на лету и не сомневается, что другие схватывают ее так же, - Зовут Серега, скажешь - от меня. Если у него нет, значит - нигде нет, разве что в Госфильмофонде. - Спасибо, Ген! - Давай.... - и - гудки. Деловой человек, понятно. Неизвестный Серега откликнулся быстро, словно ждал моего звонка. Услышав мой вопрос, поинтересовался в свою очередь: - А Вы откуда узнали, что у меня "Шинель" есть? - интонация у него была какая-то непонятная: растерянная, что ли? - Да я, собственно, и не знал. Просто ищу кассету, а Геннадий посоветовал к Вам обратиться. Говорит, если у Вас нет, значит - нигде.... - Лесть грубоватая и неуместная, да кто из нас не конформист, когда надо....
"Контору" Сереги я разыскал быстро - обычный мелкий офис, затерявшийся среди десятков себе подобных в гигантской утробе бетонно-стеклянного мастодонта - то ли Главгидро..., то ли Центрстанкопром... - чего-то. Никакие кризисы нашим чиновникам нипочем - на аренде всегда выплывут. Преисполненный собственного достоинства охранник с нашивкой "Секьюрити" выдержал замечательную паузу, оценивающе-значительно оглядывая меня с головы до пят. Интересно, осталось ли у нас хоть одно разнесчастное ООО "Рога и копыта" без собственной охраны?... - Сергей Андреевич? - поднял охранник телефонную трубку, - Тут к Вам пришли... Как Ваша фамилия? - покосился он на меня. - Волобуев, я ему звонил сегодня. - Волобуев. Говорит, звонил сегодня. Подождите, - кивнул он на стул, кладя трубку. Сергей появился быстро - похоже, он все в жизни делал быстро. Вопреки ожиданиям, оказался он парнягой почти двухметрового роста, с грудью, шириной с холодильник "Саратов" и клочкастой "шкиперской" бородой. - Здоров, - сунул он мне ладонь, немногим уступающую размером тому энциклопедии, - Айда покурим. Мы вышли в лифтовый холл, выполнявший по совместительству роль курилки. Запустив лапу в карман необъятных штанов, Сергей выудил оттуда видеокассету. В его ладони она смотрелась довольно компактно - что-то вроде портсигара. - Вот, - сунул он мне кассету в руки, - Только качество записи не очень, фильм-то старый, сам понимаешь... - Да что вы... Спасибо большое. Сколько с меня? - и только сейчас я вспомнил, что вышел из дома без кошелька. - Э-э, бросьте, - отмахнулся он, пыхнув дымом, - Вам же кассету не насовсем, как я понял? - Нет, конечно. До конца недели верну. - Ну и все, - пожал плечами Сергей. К таким людям быстро начинаешь испытывать симпатию. Здоровенный, уверенный в себе и - не жлоб. - Где Вы только умудрились такую запись отыскать, - почти искренне восхитился я, - Такая редкость.... - Да уж..., - хмыкнул Сергей, - Случайно, можно сказать. Ну ладно, мне там загибаться надо, пойду. Звони, если что, - и, кивнув, потопал к дверям офиса. Легко и быстро, несмотря на габариты. Нет, наверное, никогда я так и не научусь ни нужные знакомства заводить, ни просто с хорошим человеком подружиться. И то - что я ему? У таких мужиков свои интересы - небось, отпуск в тайге проводит, или в горах, или на байдарке. Во всяком случае, не у тещи на огороде. И дети к таким отцам наверняка сами подходят, а не к себе подзывают. Кстати, о детках. Светка моя девчонка ничего, конечно, но растяпа еще та. И посеять в школе может что угодно - от сменки до ключей от квартиры (три раза замок менять приходилось). Так что от греха подальше кассету лучше переписать - пусть тащит в класс копию, не то в случае потери будет кошмарный неудобняк....
Я с каким-то странным облегчением отложил энциклопедию и, глядя на экран, забыл обо всем, вновь открывая для себя давно знакомый и в то же время совершенно новый фильм. Не знаю, что бы написал об этом фильме профессиональный кинокритик, а у меня в голове вертелся только донельзя заезженный штамп: "неожиданно яркая грань таланта исполнителя главной роли". Так оно и было. Как он играл, Боже ты мой! Не играл - жил он в этой роли, рожден был для нее, вот и все. Пусть я и не совсем объективен, но все равно.... "Ролановский" Башмачкин - был классикой, эталонным образом русского чиновника.Как Тихоновский Штирлиц - эталоном советского разведчика, как Яковлевский поручик Ржевский - эталоном русского гусара. А этот Акакий Акакиевич был абсолютно живой, узнаваемый. Он не принадлежал "только" тому времени - свой он был, знакомый, встречаемый каждый день и на работе, и на улице. "Я брат твой" - толкнулась в памяти строчка из книги. В коридоре бодро зашлепали Светкины тапки. - Ну, что? - вид обескураженного папаши был дочке явно приятен. - Кто был прав? - Сдаюсь, - поднял я руки, - Один - ноль в твою пользу. Но можешь меня расстрелять соленым огурцом, если я что-то понимаю! Ну вот, сама посмотри, - протянул я ей энциклопедию. - Ой, да больно нужно мне еще смотреть чего-то там! - фыркнула Светка, - Здесь-то кто? - кивнула она на экран, - Тот Быков, который летчик? - Ну, тот!... Но послушай!... - Ну и все. Я выиграла. Сегодня ты посуду моешь! - Э-э, когда это мы на посуду спорили?! - возмутился я. Увы, поздно - торжествующая Светка ускакала. Ну дите и дите, даром, что меня уже переросла. И все же, все же.... Что это за фильм? Может, кинопроба какая-нибудь? Ничего себе "кинопроба" - на полтора часа. Тогда у киношников такой роскоши не было, насколько я понимаю. Отпустят тебе на фильм определенный лимит кинопленки - и укладывайся как знаешь, на магнитную пленку тогда не снимали. Может, потому тогда актеры и играли лучше, что не всегда пленка была на лишний дубль? Или чья-нибудь дипломная работа? Все равно в энциклопедии было бы отмечено. Да и вообще - как т а к а яроль смогла неизвестной остаться? Не спорю, Ролан Быков - талант признанный, заслуженный и все такое. И эту роль он сыграл превосходно. Но э т о вот...Сыграть эту роль так, как сыграл его однофамилец в этом непонятном фильме - это.... Ну, я не знаю.... И, словно наяву, увидел я лицо комэска Титаренко и услышал его устало-пьяненький голос: "А потом - можно хоть в колхоз, сады опрыскивать". Я нервно ухватился за телефон. Ч-черт, где эта записная книжка? Ага, вот.... От волнения я долго не мог набрать номер Сергея - палец нетерпеливо выскакивал из диска, не доведя нужную цифру до конца, и номер срывался. - Алло, Сергей? - Он самый, - не очень внятно отозвался Сергей. Кажется, он там что-то жевал. - Это я, Волобуев, Саша. Который кассету брал, с "Шинелью", - неловко напомнил я. - Хо-о! - обрадованно отозвался вкусным голосом Сергей - словно старый друг нашелся. Кто бы мог подумать. Но все равно приятно, черт возьми. - Сергей, еще раз спасибо за запись, когда кассету вернуть можно? - Да когда тебе удобно, тогда и занеси. Я на работе до семи обычно, а то и задерживаюсь. Сам-то фильм посмотрел? - Посмотрел.... Сергей, я ничего не понимаю! - взмолился я и принялся кое-как делиться с ним своими терзаниями. - Заметил, значит... - коротко посмеялся Сергей.
Черт, неужели это и есть - кризис среднего возраста? Все тебе не так, все кажется нескладным. Эх, парень, ну хоть что-нибудь у тебя нормально в этой жизни получилось? Карьера. М-да. Попал после института в "ящик", сидел на хорошем окладе и горя не знал. А потом: оп-па! Перестройка, развал ВПК, что там еще? Забулькали наши "ящички" и ко дну пошли. Всплыл, захлебываясь ("всплыло" - толкнулась ехидная мысль), не успел чуток воздуха глотнуть, как новая волна - кризис. Теперь вот барахтаюсь, как та лягушка в сметане, чтоб не потонуть. Это если в сметане барахтаешься, можно масло сбить. А если это барахтанье происходит в другом веществе, которое само не тонет? Из него-то ни черта не собьешь. Ухватился кое-как за эту работу, на которой хоть гроши, да платят, вот и держусь. А где что лучше найдешь? Кому ты в сорок-то лет нужен? Аж зло берет: "требуется инженер-электронщик, до тридцати лет". Им инженер нужен или землекоп? Или жеребец-производитель, черт возьми? А дочь растет. И сколько угодно можно говорить правильных слов о том, что не в деньгах счастье, но если ребенок стесняется сказать тебе, что их класс собирается на экскурсию (и не куда-нибудь в Питер, а просто в подмосковный Сергиев Посад).... Если джинсы на ней уже потрескивают, а она упорно отказывается от похода на рынок за новыми - мол, привыкла.... Привыкла уже, что денег вечно не хватает, вот что....И молчит, ничего не просит. А сколько так можно молчать? Ствол заткни - пушку разорвет. Вот и разрывает порой - хочешь, не хочешь, а досада, да унижение выход себе сами найдут - и всегда не тогда, когда надо. А может, не всегда в деньгах дело? Вон, у Галки Востряковой, Светкиной одноклассницы, отец - морской офицер, кавторанг. Много они получают сейчас, офицеры наши? Гроши, еще меньше моего. А она на него не надышится, для нее папа - царь и бог. И то - с таким папой по улице пройти - не только училки с шага сбиваются и прически машинально поправляют - одноклассницы начинают губы развешивать. Клеши отутюженные полощутся, черный реглан, как на французском манекенщике, сидит, золотой "краб" благородной тяжестью на фуражке посверкивает - мужчина! То-то он сам на родительские собрания ходить любит, а не жену посылает - а чего бы ему не ходить? А тебе сорок лет, и на растущее пузо уже давно рукой махнул, и к лысине уже привык. Не Ален Делон, чего уж там. И даже не Бельмондо. М-да, вообще-то и пузо, и лысина в "Мерседесе" смотрятся как-то иначе, чем в трамвае, вы не замечали? Весь в таких вот невеселых мыслях я выбрался из метро. Поджидавший меня Сергей это заметил. - Чего кислый такой? Ботинки жмут? - бодро приветствовал он меня. - Да нет, нормально все, - я постарался улыбнуться, но улыбка, кажется, и в самом деле вышла кислой. Но не грузить же почти незнакомого человека своими проблемами. Да и знакомого не стоит. - Вот, спасибо, - протянул я кассету Сергею, с трудом удерживаясь от немедленных расспросов. Что-то подсказывало: не торопись, захочет - сам расскажет. Мы закурили и неторопливо побрели по аллее. Вечерело. Хороший вечер подарила уходящая осень - тихий, безветренный. Пахло горьковатыми палыми листьями, что хрустящим ковром лежали вокруг, словно смятые конфетные обертки. - Здесь, собственно, не совсем фильм, - задумчиво начал Сергей, вертя кассету в руках, - Скорее, эдакая компиляция, если можно так сказать. Понимаешь, забрел я как-то в торговый центр на Манеже - знаешь? - Подземный, что ли? - Ну. И увидел там одну такую контору: снимают твою фотку и помещают в любой антураж. Ну, компьютерная обработка и прочее. Хочешь - амбалом тебя сделают, хочешь - в любой костюм оденут. Народ валит! Девки - те с Чаком Норрисом, со Сталлоне в обнимку хотят, мужики - кто в истребителе, кто на пляже с этими... - он изобразил руками нечто грудастое и задастое. - Да знаю, видел! - начал я о чем-то догадываться. - Ага. И вот запал такой таракан мне в голову: а если программу написать, чтоб в кино так вот персонажей менять? - И сделал? - Господи, как все просто, оказывается. - Возился долго. Тут ведь что самое трудное? Просто лицо заменить - семечки. А вот полностью актера вставить - с его голосом, жестами, мимикой, стилем - ох, да еще до фига с чем - это пахота, да.... - Как же ты умудрился-то? - искренне восхитился я, - Тут ведь для всей Силиконовой долины работа, я же какой-никакой, а программист, представляю себе. - Ох, умудрился, - покрутил Сергей лохматой башкой, - Всего не хватало, понимаешь? Ресурсов, времени.... Тут ведькакой принцип: просканировать все фильмы с его участием и на основе этого создать такую модель, понимаешь? - Типа стругацкого дубля?
- Вот только не надо этого! Дубли - они все тупые там были, насколько я помню. А это - я еще название правильное не придумал, пусть пока будет модель, - тут другое. В определенной ситуации этот актер виртуальный должен делать то-то и то-то. Гнев он может сыграть такими-то вариантами, радость - такими-то, а потом программа выбирает наиболее подходящий вариант и выдает его. - Ого, - начал я врубаться в ситуацию, - это ж какое "железо" должно быть, чтобы такие объемы переваривать? Да еще с такой скоростью? - "Железо" - это да, - вздохнул Сергей, - Только на работе и мог этим заниматься, у них там техника - будь здоров. - "Мог"? - уловил я что-то в его вздохе. - Ну да. Поперли меня оттуда как раз из-за этого - шеф засек, что посторонними вещами занимаюсь - и привет. По барабану, что после работы этим занимался - мол, энергию тратишь и все такое. А-а, - махнул он рукой, - и фиг с ним. Главное, программу сделать успел. Жаль, применить пока негде, только этот фильм и успел сделать, в нынешней моей конторке не развернешься. Сергей отбросил окурок и замолчал. Вот как. Оказывается, и у таких вот мамонтов проблемы бывают. - Сергей, - неловко спросил я, - А почему ты именно этот фильм выбрал? - Да знаешь, когда-то прочитал, что Быков капитально хотел эту роль сыграть, да вот не получилось - не знаю толком, почему, но вот не вышло. И так мне его жалко стало, знаешь! Он же совсем нестарым был, когда погиб, и "Пришелец" его недоснятым остался. А у меня к нему, - Сергей неловко кашлянул, - отношение особое. - У меня тоже, - не удержался я. - Ну, тогда поймешь, - кивнул Сергей, - Ну и вот...Как получилось - так получилось. - Здорово получилось, - выдохнул я, - Правда, здорово. Ты молодчина, честное слово. - Да ну, - отмахнулся он, - При чем тут молодчина? Просто понимаешь.... Вот есть какая-то капитальная несправедливость в том, что умирает человек молодым и столько сделать не успевает! Вот Даль, Высоцкий.... - Роми Шнайдер, - откликнулся я, - Миронов, Шукшин.... - Ну!... Мы помолчали. Сергей, видимо, долго держал это все в себе и вот наконец - выговорился. Я переваривал услышанное. - Слушай, - наконец, нерешительно проговорил я, - А вообще, будут такие фильмы иметь право на существование? Тут же куча всего: и авторские права, наверное, и родственники возбухнуть могут - ну, я не знаю.... - Да я и сам толком не знаю, - признался Сергей. - Когда делал - даже не задумывался, увлекся, как одержимый. А сделал - и как очнулся: а дальше что? С юристами посоветоваться надо, наверное. Зайдем? - кивнул он в сторону блочной девятиэтажки, - Посмотришь, как программа работает. С мамой познакомлю. - Да поздновато уже.... - обычный ответ, когда не хочешь расставаться с человеком, но правила приличия требуют для вида немного поломаться. - Чего - "поздновато"? Айда, - Сергей принялся давить кнопки дверного кода. Дверь нам открыла мама Сергея. Классическая "старенькая мама" - маленькая, сухонькая, востроносенькая, с живыми карими глазками, пытливо глядящими поверх очков. Но - одетая в спортивные брючки с лампасами и алую куртку-самбовку, туго перетянутую в талии широким поясом. В вырезе самбовки ярко голубели полоски десантного тельника. Ого.... - Мам, это Саша, - кратко представил меня Сергей. - Антонина Аркадьевна, - лучезарно улыбнулась мне она, - проходите, Саша. И тут же ее бровки сурово сдвинулись и она напустилась на бедного Серегу: - Сережа, я сколько тебя просила машинку мне наладить?! - А че такое, мам? - брови Сергея, напротив, невинно взмыли вверх. - Че такое? А вот то такое, что зигзаг не работает. И как стропы с кромкой застрачивать, я не знаю. Вот не знаю, и все! - Ну, ма-а! - заныл Сергей.
- Чего "ма"? Вручную зигзагом прошивать? На китайскую швейную фабрику обратись, говорят, там умеют. А я - нет. - А раньше как шили? - продолжал канючить Серега. - Раньше мы помоложе были. И нитки могли в иголку без очков вдевать, и пальцы у нас не болели. В общем, как наладишь, так сделаю. Счастье в твоих руках. И когда ты слайдер уже заменишь?! Смотреть стыдно, не то, что в руки взять! До пенсии тебе мама будет нос утирать? Я с легкой ошарашенностью слушал весь этот воспитательный монолог. О чем это она? Слайдер какой-то.... - Ох, Сашенька, извините меня, Бога ради, - голос Антонины Аркадьевны утратил скандальные нотки, - Это я с его фоилом намучилась, вот и рассердилась немножко, - она кивнула в сторону открытой комнаты. В комнате поблескивала стоящая на столе старенькая швейная машинка "Чайка" - такую же нам с Ленкой подарили на свадьбу. У машинки топорщился ворох чего-то разноцветного, перевитого шнурами и лямками, поблескивающего пряжками, карабинами и прочими железками. Наверное, это и был тот самый "фоил", с которым намучилась Серегина мама. - Ладно, ладно, мамуль! - покладисто заворковал Сергей, - Сегодня все сделаю, честное пионерское! Или завтра, в крайнем случае. - Или через неделю. Или через год, - кивнула мама, - Понятно. Ладно, я пошла пирогом заниматься, - и она удалилась на кухню строгой походкой гимнастки. - Разувайся, - Сергей смущенно потер нос, - сейчас тапки достану... - Слушай, я не вовремя, наверное? - Да брось, нормально все. Это я виноват, правда - вечно до этой машинки руки не доходят и - вот, дотянул. - А что за "фоил"? - Да парашют такой, - обыденно ответил Сергей. - Серьезно? - выпрямился я, - Ты что, парашютист? Спортсмен? - Да какой я спортсмен, - отмахнулся Сергей, - Это мама у меня спортсменка - за сборную ВДВ в свое время прыгала. А я до камээса дотянул с грехом пополам, и все, дальше пороху не хватило. Так, балуюсь иногда.... К обстановке в комнате Сергея вполне подошло бы название: "Чужие здесь не ходят". Модель "Конкорда" соседствовала на письменном столе с шикарным монитором и замысловатой лесной коряжкой. Обтянутое серой тканью кресло скорее всего, в прошлой жизни служило в истребительной авиации. Пол-стены занимал удивительный коллаж, состоящий из кинокадров вперемешку с фотографиями - как я догадывался, Серегиных друзей. Лохматый голенастый пацан в шортах отважно рубился на мечах с Конаном-Шварценеггером. Очкастый парень студенческого вида галантно придерживал стремя, помогая спешиться с лошади Скарлетт О`Хара. Боярский-Д`артаньян, припав на колено, молитвенно простирал руки перед девушкой в джинсах, дурашливо закатившей глаза.Хохотала конопатая беззубая девчушка, оседлавшая толстенную шею зеленого зубастого динозавра. Интерьером служили рыцарские замки, космические глубины с облаками галактик и лучами летающих тарелок, горы и моря, зеленые джунгли.... С противоположной стены строго смотрела на это веселое хулиганство худенькая девушка в брезентовом шлеме. На плечи девушки давили широкие лямки с могучими пряжками. Конечно же, мама. Все остальное свободное пространство было занято книгами - на полках, на подоконнике, на шкафу.... Плоские коробки с дисками валялись где только можно. Из-за одной, прислоненной к стенке тахты, выбрался заспанный хомяк, неодобрительно глянул на нас и принялся деловито вытряхивать из-за щек семечки. - Ах, ты жулик! - обрадованно сцапал Сергей хомяка, - Вылез, наконец! Хомяк вертелся, не желая расставаться со свободой. - Топай домой, бродяга, - водворил его Сергей в клетку на журнальном столике, - И попробуй только еще удрать у меня - вот так не замечу тебя и сяду - представляешь, что с тобой будет? - Долго ты такое чудо созидал? - я все не мог оторваться от коллажа. - Еще в школе начал. И все никак закончить не могу - что-то новое, да появится. Ну что, показать программу? - Конечно! - Только полную версию на моей машине не прогонишь, - сокрушенно вздохнул Сергей, щелкая тумблерами, - Ресурсов маловато, елки - работает больно медленно. Но упрощенную - это запросто, чтоб ты принцип понял. Засветился экран телевизора, перемигнулись индикаторными глазками системный блок и панель видика, мелькнули на мониторе строчки BIOSа и уступили место виндовскому облачку. - Так.... - перебирал кассеты Сергей, - Ну давай, хоть эту: она коротенькая. На экране возникло широченное зеленое поле с высоким шестом. На шесте надувалась и опадала матерчатая бело-оранжевая колбаса. Камера переместилась вбок и поймала в кадр группу молодых ребят и девчонок, распаковывающих разноцветные пузатые сумки. Парашютисты. Ребята весело галдели, перебрасывались шутками, звонко щелкали карабинами, облачаясь в свое героическое снаряжение, заботливо что-то поправляли и подгоняли друг у друга. Облачившись, разводили руки в стороны, сгибались, поворачивались. Наверное, так же рыцари проверяли, удобно ли сидят латы, все ли подогнано, как надо. Быстро, но без суеты, построились в одну шеренгу. Похожий на пожилого Портоса дядька в шортах флегматично почесал кудрявую грудь и принялся осматривать каждого, довольно бесцеремонно поворачивая и нагибая.
- Михалыч, инструктор, - тепло проговорил Сергей. Тесная кабина самолета. Глядя в объектив, ребята дурачатся, корчат рожи, приставляют дуг другу "рожки" - шутка тупенькая и бессмертная. Вот черт, неужели им совсем не страшно? Да нет, все-таки некоторый мандраж присутствует. Один уже в который раз проверяет, на месте ли какие-то пряжки на плечах, другой - нервно теребит нос, третий - неудержимо зевает ( девчонка с рыжими кудряшками, полыхающими из-под краев шлема, всякий раз пытается засунуть ему в рот два пальца: "Два билета до Ростова!", получает по рукам, хохочет). - Зинка-конопуха, - со смехом представил ее Сергей, - Прелесть, что за дурочка.... А я позорно поймал себя на подленькой такой мысли: не, ребята - хоть и молодые вы, и крутые, а все равно дрейфите, хоть и стараетесь этот самый дрейф замаскировать. И если бы кто-то из них сейчас вдруг струсил, уперся в обрез двери, запаниковал - то вместе с сочувствием закопошилось бы постыдное злорадное удовлетворение - а вот не выпендривайся.... Ну, что, неужели никто не сдрейфит? Фиг.... Маленький квадратный парень (наверное, старший, или как он там у них правильно называется) аккуратно открыл дюралевую дверь, закрепил ее резинкой у борта. Обстоятельно надвинул очки. Держась за трос, протянутый вдоль борта, высунулся наружу, принялся что-то внимательно высматривать внизу. Удовлетворенно кивнул, прочно встал у двери, знаком скомандовал: "приготовиться!". Поднялись ребята с левого борта - все уже в защитных очках, серьезные, сосредоточенные. Чуть покачиваясь (болтанка), первый подошел к двери, взялся за боковой обрез. Хлопок инструктора по плечу - и он, плавно махнув ногой, исчез в светлом проеме - только ярко-голубой шлем мелькнул где-то внизу. Второй, третий.... Ребята отделялись легко-легко, словно пушинки с одуванчика слетали. Рыжая Зинка на прощанье показала инструктору "нос" растопыренной ладошкой, заработала шлепка по широкой серой лямке, охватывающей вертлявый зад и тоже пропала. Инструктор нетерпеливо махнул рукой, подгоняя оператора. Качнулся навстречу светлый проем. Ближе, ближе.... Ох! - и я непроизвольно сжался в кресле: горизонт заплясал, крутнулся, мелькнул перед глазами зеленой тенью удаляющийся "кукурузник", от него отделилась и повисла в слепяще-голубом после полумрака кабины, небе, фигурка инструктора, распластавшаяся "крестом". В кадре - вытянутые руки в тонких черных перчатках. Ветер треплет рукава комбинезона. Руки ушли назад, горизонт скакнул вверх, передо мной - только земля в легкой дымке. Почему-то она не летит навстречу, как ожидалось, скорее - неторопливо подползает. - На кола встал, - деловито шепнул Сергей, - Скорость набрать. Догоняем тощего парнишку в голубом комбинезоне и "тормозим", уравнивая скорость. Воздушный поток облепляет тканью его острые коленки и локти, смешно теребит его щеки - сейчас он похож на Серегиного хомячка. Только по этому и можно заметить бешеную скорость падения - а на первый взгляд, парень просто легко парит в воздухе. Тощий кривовато улыбнулся в камеру и принялся заниматься делом - старательно выполняет "спирали" и сальто, кувыркаясь и вертясь, словно космонавт в невесомости. Закончил, отсалютовал оператору обеими руками, что-то потянул у себя на груди. Миг - и что-то яркое взметнулось за его спиной и выдернуло из кадра. Ага, и нас, похоже, тряхнуло. Земля стремительно побежала навстречу, стали различимы ярко белеющие в траве ромашки, возникли в кадре и потянулись навстречу земле ноги в кроссовках. Оп-па! Приехали. А камера уже опять смотрит в небо, ловит того воздушного акробата. А вот и он - неуловимо управляя своим красно-синим куполом, состоящим, по-моему, из одних сплошных щелей и отверстий, уверенно приближается ко мне. Вот его купол на миг закрывает солнце и словно вспыхивает, вмиг налившись огненным светом. Приземляется довольно резко и от толчка кубарем катится по траве - но так ловко, черт возьми! Вскакивает, смеется, задирает очки на лоб, расстегивает ремешок шлема. Я прерывисто вздохнул, переводя дух. - Что, здорово? - подмигнул Сергей. - Спрашиваешь.... Я бы так никогда не смог, - искренне признался я.
- Как знать, как знать, - непонятно откликнулся Сергей. - Ну-ка, смотри сюда.... - Куда? - не понял я. - Вот, в дырочку, - Сергей нацелился на меня китовьим глазом цифровой видеокамеры. Загорелся красный индикатор. - Ты чего? - вдруг смутился я, - Зачем это? - Спа-койно, клиент...., - пробормотал Сергей, не отрываясь от камеры, - Головку вправо поверни-и-те.... Та-ак.... А теперь вле-е-во.... Ха-ра-шо.... Я глуповато хихикнул. Вот вечно так - и не хочешь, а выставишь себя дурачком. - О! Самое то! - одобрил Сергей, выключая камеру, - Теперь возвращаемся на исходную. - Сергей, ты хоть объясни.... - Ща увидишь, - увлеченно следил Сергей за мелькающими кадрами обратной перемотки. Был он сейчас похож на пожираемого азартом игрока у игрового автомата. - А тут - кивнул он на монитор, - мы считываем твою мордаху. Я и не заметил, когда он запустил программу. На экране монитора засветились тонкие ярко-зеленые линии, сплетаясь в ажурную паутину. Паутина приняла форму головы, начала быстро обрастать мышцами, кожей, волосами.... Бр-р! - Ну и рожа у тебя, Шарапов, - удовлетворенно хмыкнул Сергей, движениями "мышки" поворачивая мою экранную голову влево-вправо. Рожа имела совершенно идиотское выражение. Черт, неужели я и в жизни так выгляжу? - Так. Считали, запомнили, - прокомментировал Сергей, - Теперь дальше: выбираем жертву.... Ну, хоть вот этот - пойдет? - он ткнул пальцем в экран. - Это который выкрутасы всякие делал? - Сам ты выкрутас. Это называется "выполнение комплекса фигур в свободном падении". Терминология. - Солидно поднял палец Сергей. - Ну, пойдет. А что? - Ага. Твой тезка, кстати - Саня Матрунич, вот такой пацан. Теперь мы делаем смотри, что.... - картинка на экране монитора сменилась. Теперь на нем, как и на экране телевизора, зеленела трава и колыхалась бело-оранжевая колбаса. Появились смешливые ребята, начали распаковывать свои цветные сумки.... - Та-ак.... Стоп! - щелкнул Сергей "мышкой". - А теперь - оба-на! Новый член команды. Смотри! Стоящий к нам спиной вот такой пацан Саня Матрунич скинул с плеча сумку, повернулся к нам и... Ч-черт! Ведь ждал я этого, ждал, а все равно вздрогнул. Смотрел на меня с экрана и лучезарно улыбался блаженной улыбкой идиота я сам, собственной персоной. В голубом комбинезоне, с черно-белой "банданой" на голове. Махнул рукой, хохотнул, принялся вытряхивать из сумки тугой брикет парашюта. - Ну как? - гордо вопросил Сергей, - Скажешь, не похож? - Честно говоря, не особенно, - заупрямился я, - Он вон тощий какой, а у меня репа во какая. И вообще, нестыковка - тело молодое, а башка.... - Э. Да это ерунда, в шесть секунд подрихтуем, - затрещал Сергей кнопками клавиатуры. Щеки моего двойника начали втягиваться, худеть, исчез солидный второй подбородок. Пропали морщины на лбу, растаяли мешки под глазами. Стали шире глаза. И даже сверкнуликаким-то весельем разбойничьим. - Во! КрасавЕц! - Сергей откровенно любовался своей работой, - Попробуй, скажи, что и этот плох - ей-богу, в глаз дам. - А дальше что? - засмеялся я. - А все. Дальше программа сама работает. Смотри, - щелкнул клавишей Сергей. И уже ревниво я следил за своим молодым двойником - а он вроде и ничего парень - ладный такой, гибкий. И явно не промах - ишь, как ловко он Зинку-конопуху подсадил на дюралевый трап, да за круглый задик! Получил по рукам и скалится, черт. Сорвал ромашку, сунул в зубы, поджал руки к груди, завилял задом и эдакимвиноватым щеночком полез следом в самолет - извиняться.... - Ну вот, собственно, и все, - вывел меня Сергей из забытья, когда Саня (или я?) приземлился, - Теперь перегоняем это на кассету и - любуйся. Можно и на диск записать, только у меня сейчас болванок чистых мало совсем осталось, экономлю, - вздохнул он. - Да ну, зачем? - забормотал я, - Что мне с ней делать-то? - Да так просто, - легко улыбнулся Сергей. - Прикола ради. У меня эта кассета все равно бракованная, половина пленки нормальная, а дальше - с дефектом. А это - как раз уместится. Бери, на память.... И вот что хотите со мной делайте, но не хватило духу у меня отказаться. Что это было? Мозги стареющие заклинило? Или торкнулось детское воспоминание - как мы с мамой идем весенним днем по парку и я, пятилетний балбес, уже весь изошелся слезами и соплями, умоляя маму сфотографировать меня у веселого фотографа-грузина. В виде героического космонавта, торчащего, как из байдарки, из бокастойракеты. У ракеты - надпись "СССР" на серебристом боку и жар-птицын хвост, торчащий из сопла. В шлеме космонавта была круглая дыра и - Боже мой! - что бы я только не отдал, чтобы сунуть в эту дыру свою лопухастую голову на цыплячьей шее! А мама из последних сил старается увести меня от этого чуда и беспомощно пытается втолковать, что потом она обязательно меня сфотографирует, а сейчас денег мало, а мне новые сандалии купить надо, и вообще, это - ужасная халтура! Не нужны мне эти дрянские сандали! Все равно я все лето босиком пробегаю! И осень тоже! Что? И зиму тоже, да! Ну как, как объяснить маме, что вот больше всего на свете человеку надо ЭТО! Так я и не снялся космонавтом. Не помню уж, что тогда этому помешало. Кажется, уехал куда-то веселый дядя Гиви. И чего это я тогда так прикипел к этому космонавту? Вроде никогда ничего особенно не выпрашивал, а вот тогда взмолился.... И вот - эта кассета. Неловко ухмыляясь, я сунул ее в пакет и всю дорогу до дома терзался - зачем? Собственно, ясно было, зачем - прекрасно я это понимал, хоть и не хватало духу самому себе признаться: чтобы увидела меня Светка молодым, ловким и бесстрашным. Может, хоть ненадолго перестану быть для нее таким вот - бесцветным.... Э, что и говорить - бес попутал, как говорят те, которые на кого угодно готовы свои грехи свалить, лишь бы не с себя спрашивать.
Странно, но Светка встретила меня вовсе не надутой - забыла обиду, что ли? Моментально сунулась любопытным носом в пакет: ой, а это ты чего принес? пирожки? мне? от какой бабушки Тони? а с чем? у-у, я такие люблю! вау, а что за кассета? я погляжу, ага? - все, ускакала к видику с пирожком в зубах. А я ушел на кухню, машинально громыхнул чайником о конфорку. Будь что будет. Авось не узнает.... - Пап-ка... - прошелестел из комнаты восхищенный вздох, - Это ты, что ли?! Я ткнулся лбом в холодное стекло и зажмурился. Ну и дерьмо же ты, Сашенька.... Сколько я так простоял - минуту, час? Не знаю, не помню. Светка обхватила меня поперек так называемой талии, потерлась носом между лопаток. - Папуль.... Ты не сердись, что я на тебя рычу иногда, ладно? Я закусил губу, повернулся к Светке и обнял ее, уткнувшись носом в макушку, почему-то пахнувшую воробьями. И мы долго стояли так и молчали. А что тут скажешь? - Пап, - шмыгнула Светка носом и вытерла его о мой свитер, - Пойдем, еще раз посмотрим вместе? Ой, чайник сейчас выкипит! Ты завари, а я чашки притащу, ага? И мы сидели рядышком на диване, и пили чай с пирожками, и восхищенная Светка сыпала вопросами, от которых я порой обмирал и заикался: Ой, а это когда было? Ты тогда в институте учился? И меня еще не было? А ты еще маму тогда не знал? Ой, а банданы уже тогда носили? А, и ты тоже! А сам на наших мальчишек бухтишь! И кроссовки точно такие, как сейчас носят - мода возвращается, да, пап? А прыгать страшно? Только честно! Не, ну ты молодец, па! Я бы точно не смогла, правда! А почему ты раньше не рассказывал? И хоть я и трясся, и вякал что-то невнятное, а все равно - замечательный был вечер. И, уходя спать, Светка чмокнула меня в небритую щеку, чего не делала, по-моему, еще с третьего класса. А вот ночка была.... Ох, врагу не пожелаешь такой ночки. У кого совесть чиста, у того подушка в головах не вертится, ага. Досталось бедной подушке в ту ночь.... В конце концов даже Светка не выдержала и пришлепала босыми пятками, щелкнула кнопкой торшера: - Пап, у тебя болит чего? - Да нет, доча, нормально все. - А чего ты тогда ворочаешься и вздыхаешь, как бабы Манина буренка в сарае? Аж у меня в комнате все слышно... - Извини, Светланка. Больше не буду. - Ты спи, пап, ладно? А то три часа уже, а у меня контрошка завтра-а... - зевая, дочь ушла к себе. А я завернулся в одеяло и затих, молча грызя себя изнутри. Вот черт! Черт! И еще тысячу раз черт! Пацан, трепло несчастное, чмо лысое! Как в глаза-то дочери смотреть теперь будем, а? Эх, Серега, будь ты неладен. И откуда ты только взялся? Или самим дьяволом мне послан? Обольстил яблочком, ага. Плоским, твердым и пластмассовым. Засунуть бы тебе эту кассету в одно место, чтоб в следующий раз пораньше о совести вспоминал, дурак старый! Ну почему, почему я такой идиот? Ладно, сегодня было все хорошо, а дальше? Что изменилось? Ты-то остался тем же самым. В лучшем случае эта кассета скоро забудется, а в худшем будет только раздражать. И опять - молчаливое жалостливое презрение семьи к папаше-неудачнику. Пропади оно все пропадом... И сама собой, так легко и просто пришла мысль: а чего тянуть? Хорошего от жизни уже ждать не приходится. Наверное, будет больно, но недолго. Зато придет освобождение от этой муки, которую уже терпеть нет сил никаких! Эх, если бы все так просто было... Не знаю, сколько горя, а вот проблем семье подкинул бы выше крыши. Светке - шок: заходит это ребенок утром в туалет, а там подарочек висит. Радуйся, детка. Жене - телеграмма: мамуль, привет, у нас тут проблемка. Отдохнула мама, называется, первый раз за десять лет. Старикам - все заначки, что на собственные похороны отложили, вытаскивать придется - а как же, надо ведь этого придурка по-людски проводить. Да добирайся до этой Москвы, хозяйство на соседей оставив, да всю пенсию на билеты потрать. И на сколько их жизнь укоротится?.. Ну не собачья ли жизнь у человека, если он даже такой роскоши, как спокойно повеситься, и то позволить себе не может? Брился я утром на ощупь, чтобы не глядеть в зеркало на вурдалака с синяками, окружавшими отвислые мешки под красными глазами. И кролики с глазами пьяницев.... Или наоборот? На работе шеф пронзил меня донельзя подозрительным взглядом и, здороваясь, отчетливо втянул воздух нервным, как у добермана, носом.
- Виктор Павлович, - услышал я свой голос, - Это замполиты солдат после увольнения обнюхивают, а я ведь не первогодок уже.... Шеф посмотрел на меня с интересом. Золоченые новомодные круглые очки в компании с тонким кривоватым носом отчетливо образовали на его лице выразительное слово: "Ого..." - Да нет, я ничего, - холодновато ответил он, - Все мы взрослые люди, так сказать... А все-таки.... Что за повод такой был - среди недели-то? - Да не пил я вообще, - равнодушно проговорил я, - Бессонница просто.... Шеф недоверчиво сверкнул очками, тонкие ноздри его предательски дрогнули, он хмыкнул, качнул аккуратной ранней лысинкой. - Значит, можно Вас поздравить с переходом в третью возрастную категорию? - Это как? - Ну, знаете, как говорят: первая возрастная категория - это когда всю ночь пьешь и гуляешь, а наутро по тебе ничего не заметно. Вторая - когда всю ночь пьешь и гуляешь, и наутро по тебе все видно. А третья - это когда не пьешь и не гуляешь, а наутро все равно выглядишь так, словно всю ночь пил и гулял. Извините, - вдруг смутился он, - Студенческий фольклор, знаете.... Тронул меня легонько за плечо и пошел к себе. А мне вдруг стало легче. Нет, все же неплохой он мужик, чего там. Если и взбодрит когда, так за дело, а так по пустякам никогда не цепляется. И - порядочный, несмотря на то, что бизнесмен. Как это ему удается? За день, пока работал, настроение у меня почти пришло в привычную норму. И совесть уже не грызла меня беспощадным волкодавом, а словно прилегла поодаль, зорко приглядывая за искусанным беспомощным нарушителем холодными желтыми глазами. Лежит себе и спокойно ждет, пока конвойный явится. И этот конвойный явился. - Привет, Сань, - услышал я вечером в трубке его хрипловатый басок, - Как жизнь? - "Как жизнь", - вздохнул я, - Он еще спрашивает.... - Чего такое? - искренне забеспокоился Сергей. - Того такое. Удружил ты мне с этой кассетой..., - презирая себя, сдавленно пробурчал я, прикрывая плотнее дверь в комнату, - Что дальше делать - ума не приложу. - Угу. Кажется, я врубился, - хохотнул Серега, - Дочка посмотрела, восхитилась, а тебя теперь совесть пожирает, так? - Смеешься? - огрызнулся я, - Психоаналитик. Тебя бы на мое место.... - Сань, да перестань ты переживать. Ну, виноват я, прости. Не подумал.... - Не подумал он.... - Слушай, да этой беде помочь запросто можно! - Да как помочь-то?! - у меня вдруг предательски скребануло в горле. - Ну, как... Поедешь со мной в аэроклуб и прыгнешь. И будет все по честному, скажешь - нет? - спокойно так сказал, участливо даже - словно умная учительница, успокаивающая зареванного первоклашку. Ко мне в желудок упала холодная чугунная гиря. - Ты что - серьезно? - наконец, смог выговорить я. - А то! - И когда? - спросил я так, словно Сергей приглашал меня на Юпитер. - Так, сегодня у нас что? Четверг? В субботу можно, если погода будет. Я ребятам только позвоню, уточню.... Ну так как? Давай? - Давай! - вдруг обозлился я на себя, на Серегу и на весь белый свет. - Как это все делается-то? - А заскакивай завтра ко мне после работы, я все и растолкую.Глава вторая - Так, следующая вводная: завис на дереве. Твои действия? - Сесть поглубже в подвесную систему, распустить запасной парашют, расстегнуть карабины подвесной системы, начиная с ножных обхватов, спуститься по запасному парашюту на землю. - Нормально. Приземление на воду. Приводнение, точнее. Итак? - А зачем? Нету же вокруг никакой воды? - Не р-рассуждать, салага! Отвечай на вводную! - Ну... опять же - глубже сесть в подвесную систему. Отсоединить запасной парашют и оставить его висеть сбоку на одном карабине... Ну, не морщись! Что за буквоедство! - Не буквоедство, а твердое знание матчасти и руководящих документов, - наставительно изрек Сергей, выворачивая руль, - Ну, допустим... Давай дальше. - Расстегнуть карабины, начиная опять же, с ножных. Взяться левой рукой за главный круговой обхват. Высвободить правое плечо из-под обхвата, не отпуская левой руки, - машинально двигал я конечностями, стараясь представить себе весь этот процесс. - И в таком вот виде ждать приводнения. В момент касания ногами воды винтовым движением высвободиться из подвесной системы и отплыть в сторону, чтобы не накрыло куполом. Сергей, а зачем воду-то ждать? - уточнил я, - Выскочил чуть пораньше, плюхнулся и - отплывай спокойно. А то ведь и в самом деле накрыть может! - я вдруг отчетливо представил, как меня, барахтающегося, накрывает мокрый купол, опутывает, словно сеть, вкрадчиво и безжалостно спеленывает, а над головой уже смыкаются волны. Елки-палки.... - Раньше в инструкции так и было записано: "Освободиться от подвесной системы на высоте 2-3 метра от поверхности". А люди и с пятидесяти, и со ста метров сигали - если опыта мало, высоту же трудно определить.
Наверное, я все-таки изрядный "тормоз". Или "жираф" - как это сейчас правильно называется? Вчера вечером, когда я, после ужина, с комфортом расположился в любимом плетеном кресле на балконе, закурил сигаретку и раскрыл брошюру с инструкциями для прыжков, до меня вдруг д о ш л о. Елки-палки, это ведь по-н а с т о я щ е м у будет! И совсем скоро - через несколько часов. И вот тут мне стало здорово неуютно. Пока Серей объяснял мне все на словах, показывал какие-то рисунки, учил принимать правильные позы при отделении от самолета и при приземлении, я воспринимал это как какую-то игру. Как-то подсознательнождал, что Сергей переведет все в шутку - ну просто не бывает же, чтобы вот так, ни с того, ни с сего.... И вообще, обыкновенные люди такими вещами не занимаются. По определению. Как не летают страусы, или крокодилы там.... Летают, - сказал прапорщик Сидорчук, - Тильки низэнько-низэнько. Серега шутить не собирался. Спокойно, даже скучновато, изложил мне основы теории прыжка, вручил серую брошюрку с наказом выучить не хуже, чем "Уронили мишку на пол" и сказал, что утром за мной заедет. Иметь спортивный костюм и кроссовки. "На грудь" не принимать - ни утром, ни накануне. Все. Домой я отправился в довольно беспечном настроении. И пребывал в нем до тех пор, пока вдруг не д о ш л о. Черт. Вот черт. Слушай, оно тебе надо, а? Да елки-палки, что это такое творится-то, а?! Я вскочил и нервно прошелся, терзая остатки шевелюры. Нет, ну в самом деле. Взрослый же человек - чего дурью-то маяться? Детство в одном месте заиграло, что ли? Расшибешься - кто семью кормить будет? Да и вообще.... Я вдруг замер, прикипев остановившимся взглядом к желтому всполоху берез за окном. Закатные лучи так вызолотили их на темно-синем бархате неба, что меня пронзила вдруг острая внезапная печаль. А ведь уже завтра я могу этого и не увидеть... И все будет - и эти березы, и это небо, и это солнце, только меня не будет. Это было так ужасно несправедливо, что у меня защипало в глазах. К черту! Позвоню Сереге, скажу, что ногу подвернул - и все! И такая теплая волна позорного облегчения накрыла меня, что я даже зажмурился. Ведь как просто все. И чего я мучился? А память - подлая память! - услужливо подсунула мне давнюю картинку: мы, десятилетние пацаны, вскарабкались на могучий сук ивы, растущей на берегу пруда и собираемся прыгнуть в воду. Трусим отчаянно - высота-то метров пять, не меньше. Подбадриваем сами себя неумелыми матюками и трусовато провоцируем друг друга: "Давай, ты первый, а я - сразу за тобой!". Наконец, Ленька Печенкин - самый мелкий и самый отчаянный из нас, с криком: "Кто не прыгнет - тот чмо!" сигает вниз! И следом за ним с дикими воплями ужаса и восторга летят остальные! Кроме меня. Пальцы рук и даже ног сами собой вцепились в растрескавшуюся кору - не оторвать. Подлый страх намертво приковал меня к суку, а пацаны - такие счастливые после пережитого страха - барахтаются, поднимают тучи брызг. И вместе с брызгами летят вверх самые позорные эпитеты в мой адрес. И вот я - тощий, скрюченный от жидкого страха, позорно спускаюсь на землю и, чуть не разревевшись, бормочу: "У меня гланды....". Беспощадный Ленька под одобрительный гогот дорогих товарищей детства сочувственно согласился, в том смысле, что плохому танцору всегда гланды мешают. И презрительное прозвище "Гланда" присосалось ко мне прочно, как противная скользкая пиявка. С этого проклятого сука я все-таки прыгнул. Через неделю. А всю эту черную неделю пил горькую чашу изгоя. Моментально каждый решил, что вправе командовать и помыкать мной. Собрались в футбол играть - кому на ворота становиться? "Гланда, давай, становись! И попробуй пропусти только!". Полезли в чей-то сад за зелеными яблоками - "Гланда, метнулся на атас!". А уж как идем купаться - так все наперебой: "Ну че, Гланда, сегодня-то прыгнешь? Или опять очко заиграет?" И каждый раз повторялось одно и то же - стоило мне вскарабкаться на этот проклятый сук, как язык от страха прилипал к гортани, слабели и набирали морозящую дрожь суставы, противно ныло где-то в низу живота, и я словно переносился на миллионы лет назад и превращался в своего хвостатого предка, намертво вцепляясь в кору всеми четырьмя лапами. Искренне желая помочь мне, друзья попытались было спихнуть меня вниз, но я так заорал, что друзья плюнули и решили, что да и фиг с ним, со бздуном. И вот - очередной момент позора. Все уже уверенно, с радостным гиканьем сиганули вниз и теперь бултыхаются, орут и уже привычно наслаждаются видом дрожащей от страха обезьяны на ветке. - Ну че, Гланда - опять очко играет? - Гланда, не бзди! Зажмурься и прыгай! - Гланда, не дай бог, мне на голову обгадишься - хвост оторву! -Ха-ха-ха!!!
Аэродромная жизнь несколько удивила меня своей обыденностью. Первым нас встретил лохматый вислоухий пес неопределенной расцветки. Завидев нас, он деликатным тявком изобразил бдительное несение службы, после чего резво завилял хвостом и принялся вертеться вокруг нас, подхалимски заглядывая в глаза и опрокидываясь на спину. В одну секунду сожрал подаренный бутерброд, и совсем развесил слюни от полнейшей преданности. Несколько сборных щитовых домиков, выкрашенных облупившейся зеленой краской, да стоянка с маленькими самолетиками - вот и весь аэродром. Из-за крайнего домика вышла тощая курица, подозрительно глянула на нас и принялась царапать лапой траву. Следом за курицей появился коренастый пузатый дядька, которого я почти сразу узнал - инструктор Михалыч-Портос. Почесывая на ходу свою мушкетерскую бородку, инструктор направился к нам. Он заметно прихрамывал. - Привет, Михалыч! - широко улыбнулся Сергей. - Здорово, разбойник! - облапил его "Портос", - Куда пропал-то? - Да дела все.... Вот, знакомься, это Саша, мой подшефный. Я тебе говорил, помнишь? Пожатие "Портоса" было мощным и цепким - я аж крякнул. - Решил прыгнуть, значит? Это хорошо. Раньше-то прыгал? - Не доводилось, - ответил я, втайне надеясь, что инструктор даст мне от ворот поворот. - Ну что ж, когда-то же начинать надо, верно? - развеял он в пыль мои тайные надежды, - Заполнишь бумагу и - вперед. Какой ему купол-то дать? Дэ-один-пять-У пойдет? Или с тандемером прыгнет? - Не, сам. Дуб в самый раз будет. - И правильно. Дешево и сердито. А то на прошлой неделе приехал один новый русский - на джипаре, весь из себя такой навороченный - мы рты разинули. Снаряжение! Экипировка! Наш весь аэроклуб, наверное, как один его комбез, стоит. Купол свой притащил - "Пэсьют", новейший. Во, думаю, мастер - как это я его раньше не видел? Оказывается, перворазник. Я говорю, бери, мол, парашют попроще - для начала-то в самый раз будет, а он такую рожу скорчил, что ты! Западло, мол, с каким-то барахлом совковым прыгать, когда фирменный имеется. Ну, мне что? Деньги платит - пусть прыгает. Бумагу только подпиши, и хоть вообще с одной переносной сумкой сигай, жалко, что ли. Ну, что. Прыгнул, раскрылся, вроде, нормально, а как управлять - фиг его знает. Дав-вай рулить! Хрен знает куда улетел, весь в коровьих лепехах извозился - где нашел? Ладно, ноги не переломал. - Понравилось хоть? - поинтересовался я. - Говорит: "Круто!". Обещался еще приехать и девку свою привезти. Ну, так пойдем на склад, что ли? Мой парашют Сергей переукладывал сам (а то ты до обеда с непривычки провозишься). Я же выполнял обязанности "помогающего", то есть старался не очень мешать Сергею, укладывать ровной стопкой полотнища желтоватого цвета. Раньше я думал, что парашюты исключительно белые. Черт, все же что за абсурд - как можно доверять свою жизнь вот этому довольно старенькому клочку ткани с тремя десятками шнуров? Взгляд болезненно цеплялся за мелочи: крохотная дырочка у кромки купола, разлохмаченные концы строп, похожих на бельевые веревки, выгоревший, словно рыбацкий дождевик, зеленый брезент ранца. Каждая такая мелочь мгновенно разрасталась в моем воображении до катастрофических размеров. - Сергей, - Нерешительно задал я идиотский вопрос, - А этот парашют, вообще как - надежный хоть? - Э. Машина - звэр, слющай! - бодро откликнулся Серега, - Бывает, что и раскрывается! - Да ну тебя! Я серьезно! - Надежный, надежный, - успокоил меня Сергей, - Как ложка, надежный, можно сказать. Его еще сокращенно называют "ПП" - парашют пенсионера. О! Кажется, наши катят. Вынырнув из-за деревьев, прямо к нам подкатил "Газелевский" фургончик.Лязгнув, отъехала назад боковая дверь и в открывшемся полумраке проема ослепительно сверкнула Задница. Нет, это было не совсем то, что вы подумали. Она не была какой-то необъятой, арбузообразной, - напротив, была она сухой и поджарой, обтянутой белоснежными спортивными брюками. Но так как располагалась она аж у самого верхнего обреза двери, и подпирали ее ноги ТАКОЙ длины, да обутые в кроссовки ТАКОГО размера, что производила она впечатление исключительно самостоятельной персоны. Впрочем, впечатление было недолгим.
Пятясь, выбрался из фургона хозяин данной персоны - высоченный негр с окурком за ухом. Легко, словно пустую авоську, выхватил из чрева фургона пузатую синюю сумку и направился к нам. - Только не вздумай его Джорданом называть или Тайсоном, - торопливым шепотом предупредил меня Сергей, - Он этого терпеть не может. - Здорово, Серый! - облапил его парень, - Куда пропал? - Здорово, здорово. Это мой товарищ, знакомься. - Александр, - торопливо протянул я руку. - А я Витек! - и моя ладонь потонула в его лапище, словно в перчатке хоккейного вратаря. - Витька, ты со своим бычком все расстаться не можешь! - напустилась вдруг на него появившаяся следом рыжая Зинка, - Как маленький. Выкинь сейчас же! - Зин, да ты че - такой королевский бычок выкидывать! - возмутился Витек и торопливо спрятал свое сокровище в карман, словно боялся, что сердитая Зина его отнимет. - Что за привычка, я не знаю.... - Да с детства, Зин, - охотно пояснил Витек, - Когда я начинал курить, я был вот такой, - приподнял он кроссовку над травой, показывая, какого он был роста в то время, - И все, кому не лень, меня дразнили: "Витя, ты такой маленький, а такие большие сигареты куришь". Меня это достало и я стал курить пропорциональные бычки. Потом я немножко подрос, а привычка все равно осталась. Только я их не подбираю, а делаю сам из целых сигарет. Говорил он без малейшего акцента. Казалось бы, откуда взяться акценту у парня, который родился и вырос в России? А ведь все равно, как-то невольно стараешься его уловить, что совершенно глупо и, наверное, не совсем порядочно. Пока я, слушал обстоятельные Витькины разъяснения, вылезли из фургона и обступили нас шестеро остальных ребят. Маленький носатый черноглазый парень с синими от жесткой кавказской щетины щеками и дивным именем Лаэрт Наполеонович. Чистенький, до безобразия аккуратненький - от прически с идеальным пробором и очков в тонкой интеллигентной оправе до новеньких желтых кроссовок, похожий на изящную девушку китаец Мо Ася. С ударением на "Я", как деликатно уточнил он, знакомясь. Все звали его просто Мося. С ударением на "О". Далее, по росту, в порядке возрастания: румяный кругловатый златокудрый Вадик - ни дать, ни взять - молодой Нижегородский купец; застенчивый, молчаливый Толяныч; деловитые улыбчивые близнецы Юра и Гера; и, наконец, рыжеусый Паша с добрым лошадиным лицом. Роста он был гренадерского, но рядом с ценителем бычков Витьком смотрелся он вполне скромно. Познакомились со мной деловито, без церемоний, но вполне доброжелательно, по-свойски. Узнали, что я - "перворазник" и тут же принялись оспаривать право "выпустить" меня. Я думал, они подерутся. Их спор я слушал слегка ошалело. Самое интересное было то, что меня никто и не спрашивал. Посмеиваясь, Сергей помог мне надеть парашют (вначале он показался мне легким, потом стал незаметно набирать вес), показал, как застегиваются карабины подвесной системы и лениво посоветовал спорщикам отдыхать, так как Саня - его подшефный и выпускать его будет он сам. - У-у, жадина! - фыркнула хорошенькая Зина, - Вот вечно ты так! - И мстительно добавила: - Подвесную лучше бы помог подшефному подогнать, ножные обхваты вон - у колен болтаются.... - Ох, Зинуль, ты права! - мгновенно переменил свой снисходительный тон Сергей, - Помоги ему, будь ласкова, а? А то я свой еще не уложил... - голос Сергея стал совершенно сиропным. - Ага, как что, так сразу: "Зинуль"! Лодырь.... - она махнула рукой, встала передо мной на колени, ловко расстегнула карабины широких лямок и сосредоточенно засопела, что-то там передвигая и подтягивая. Я попытался заглянуть вниз, себе между ног, но Зина сердито дернула меня за лямку. - Не вертись! И так неудобно.... Я полыхнул ушами. Нет, ну в самом деле.... Молоденькая девушка вот так запросто стоит передо мной на коленях и своими ручками елозит у меня между ног - как оно вам?! Я затравленно оглянулся и с облегчением заметил, что никто не обращает на это внимания - обычное дело, ничего особенного. - Так, ну, вроде бы, нормально должно быть, оценивающе пробормотала снизу Зина, - Пригнись маленько. Я послушно наклонился, Зина сдвинула заднюю лямку (главный круговой обхват!) пониже и глухо клацнула карабинами ножных обхватов. - Все, выпрямляйся, скомандовала она, - Нормально, - и, напевая, принялась распаковывать свою сумку. А я глянул на себя и уши мои заполыхали совсем уже нестерпимо. Широкие лямки плотно обхватили мои ноги в паху, вызывающе обтянув тканью все то, что между ними находится. Руки сомкнулись сами собой, словно у футболистов, выстраивающих "стенку", а в голове издевательски заскакала строчка из наставления для парадов, которое, якобы, написал сам Петр Первый для гренадеров Преображенского полка: "... Усы всем сажею с салом чернить, а под срамное место - брюкву подкладывать, дабы вид иметь грозный!". И опять никто не посмотрел в мою сторону - то ли каждый был увлечен своим делом, то ли на такие вещи здесь вообще внимания не обращают, как на голые ноги в бассейне. Лишь Сергей мельком глянул на меня, подергал за лямки подвесной системы, остался доволен. Помог пристегнуть запасной парашют, еще раз осмотрел меня, повертев, как потрошеную курицу и коротко скомандовал: - Нормально. Раздевайся пока. - В смысле?! - вытаращил я глаза. - В смысле - снимай парашют и ставь в козлы. - Куда ставить? - Снимай, короче. Замаешься стоять так.
Аккуратно поставив мой парашют на край брезентового полотнища (которое называлось "стол"), Сергей принялся споро укладывать свой парашют - только локти сновали, как у ловкой хозяйки, месящей тесто. Кажется, он все делал так - ловко и деловито. И от этого вокруг него распространялось какое-то поле надежности и уверенности. Когда, закончив укладку, он поставил свой парашют рядом с моим, я не мог не отметить, что парашют Сергея выглядит куда более "продвинуто". Нарядно голубела синтетика ранца, зеркально блестели хромированные пряжки, ленты подвесной системы были тоньше и даже на вид мягче моих. Рядом с ним мой парашют с выгоревшим брезентовым ранцем и кондовыми лямками чуть не в ладонь шириной смотрелся как мотоцикл "Урал" сельского участкового рядом с "Харлеем" столичного байкера. Но - странно - от этого я только проникся уважением и уверенностью к выгоревшему ветерану. Он, и в самом деле, казался "надежным как ложка". - Айда, потренируемся маленько, пока время есть, - хлопнул меня Сергей по плечу, - Люди, если что - мы на ВДК! - и мы направились к каким-то конструкциям, напоминавшим одновременно детскую площадку и тренажерный зал. Там в течение часа Сергей добросовестно учил меня, как отделяться от самолета, управлять куполом и приземляться на плотно сдвинутые ступни. К концу занятия я взмок, а ноги начали гудеть. - Сергей, а что людей так мало? - попытался я отвлечь его от муштры, выгадывая себе передышку. - Да не сезон, понимаешь. У кого - сессия, у кого - дачный сезон заканчивается, у кого-то наоборот, на Канарах бархатный сезон. - А эти все ребята - кто? - Ну, эти-то - фанаты. Они даже в непогоду сюда приезжают - не попрыгать, так хоть пообщаться. У них Лаэрт - главный спонсор. Вообще, прикольный парень такой! Его дядя из Карабаха сюда вытащил, думал, помощника себе сделает, бизнесмена воспитает. А Лаэрт все деньги, что на рынке заработает, на прыги спускает - и за себя, иза компанию платит. - Стоп, стоп! - не понял я, - Так это что, платное дело? Слушай, я не знал.... Ты бы хоть предупредил! - Э, не бери в голову, я сегодня тебя угощаю. Фирма проводит рекламную кампанию, - улыбнулся Сергей. - Нет, а все-таки? - не отставал я. Все же интересно, сколько дерут с тех психов, которые согласны за собственные деньги ноги ломать. - Ну, это смотря, с каким парашютом прыгаешь, с обучением, или без, со съемкой, или без... В общем, от сотни и выше. - Ого! - А что делать? - словно оправдывался Сергей, - Это раньше в ДОСААФе было - халява, плиз, только заплати взносов двадцать копеек, да на газету "Советский патриот" подпишись. А сейчас что? Керосин денег стоит, техника стоит, инструкторам тоже хавать надо. Как вообще еще клубы живут - непонятно. Хотя сейчас вроде оживают - буржуям это дело в кайф, деньги тратят охотно. В хороший день тут - "Мерс" на "Мерсе", что ты. - Это сколько же Лаэрт выкладывает за всю компанию-то? - Ну, не совсем за всю - ребята и сами платят, кто может. Да он еще дядюшку приноровился обдирать. - Это как? - Д а в нарды! Он,понимаешь, игрок. Ну, и Лаэрт - не промах. Дядька уже себя сколько раз проклинал, а ничего с собой поделать не может - азарт, что ты хочешь! А Лаэрт его общелкивает, как лоха -он же чемпион Степанакерта, не хала-бала. - Там что - соревнования по нардам проводятся? - А ты думал! На Кавказе шеш-беш, как бейсбол в Америке. Вот и сейчас - посидел он с дядькой вечерок - и наиграл на пару прыжков для всей компании. Да плюс себе выходной выиграл в базарный день, да плюс дядькину "Газель" на весь день. Не прыгал бы - давно бы квартиру на Кутузовском купил. А он - как новый купол появится или из снаряжения что-то навороченное - сразу берет, а свое ребятам дарит. Ты не смотри, что у него джинсы дранные - "Джигит может бит абарванэц, но оружие должен бит в сэрэбрэ!" С ним по соседству, кстати, Мося тоже подрабатывает. - Тоже на рынке? - Ну. Но он - только в свободное время, а так он студент. Филолог. Ну, кто еще. Витька весной из армии вернулся, сейчас в метро работает, помощником машиниста. Вадька - менеджер в какой-то парфюмерной конторе. Паша - учитель, труды преподает. Зинка - барменша. А Юрка с Геркой - строители. Бетонщики. Такая вот компания. Как возможность прыгнуть появляется, созваниваются - и сюда. - Как их жены-то отпускают? - А что - жены? Тебя же отпустила? - Моя сейчас в отпуске, в доме отдыха, - беспечно отозвался я. И тут же вдруг почему-то вспомнил, как Ленка весной мыла окна. В старенькой футболке и Светкиных джинсовых шортах она была совсем как девчонка, а солнце ломилось в распахнутые окна и зажигало ее пушистые волосы. И я вдруг понял, что здорово по ней соскучился.
- А Паша с Юркой часто и жен сюда привозят, и детвору, - продолжал Сергей, - Остальные пока свободные, у них этот вопрос пока не стоит.... - И ты свободный? - И я... - Что так? - Да так, - пожал Сергей плечами и чуть заметно погрустнел, - Не получается пока. Ну что, пошли? - Идем. Сергей закинул на плечо макет парашюта и мы зашагали к складу. - Тут ведь понимаешь, какой парадокс получается, - задумчиво говорил Сергей, - Жениться надо как можно позже, когда уже на ноги встал как следует, так? А детей заводить - как можно раньше, чтоб понимать друг друга могли, пока дистанция возрастная не слишком велика, я так думаю. А вот где эта золотая середина? И как встретить кого надо, вовремя? - Что, и не пробовал ни разу? - неловко попытался пошутить я. - Э. Мама правильно говорит - все у меня не как у людей. Раз в жизни влюбился - и то в замужнюю. Я в Новосибе тогда работал, после Бауманки. - И что?... - А что - что? Она мужа любит и все у них путем. Чего соваться-то? Пошел к военкому, попросил в армию призвать. Просто так-то из той конторы не уедешь. Тот удивился, но сделал - нормальный мужик оказался. А после армии уже здесь вот.... Давай поторопимся, еще к Пилюлькину зайти надо. - Куда надо? - Ну, к врачу, на осмотр. Положено так, не волнуйся. Молоденькая кругловатая врачиха Люда была похожа на какого-то глупенького, испуганно-удивленного совенка. Маленький полуоткрытый ротик, широко распахнутые, постоянно мигающие глазки, крошечные пальчики, нервно сжимающие грушу тонометра. Измерив мой пульс, она очередной раз хлопнула короткими ресничками и вдруг хихикнула: - Как у зайчика.... - А ты не дразнись, деловая колбаса, - вступился за меня Сергей, - У всех так вначале, подумаешь. - Прыгнуть-то можно? - хмуро спросил я, остатками самолюбия прогоняя трусливенькую надежду на строгость медицины. - Можно, можно... - безжалостно шмякнула она синим штампом по моей анкете. Все. Придавила она эту надежду своим штампом, как паршивого клопа. Доктор Менгеле, блин. Предполетный осмотр. "Портос" ощупывает меня и осматривает, словно породистого кобеля на собачей выставке. А у меня вдруг совсем пропал страх перед прыжком. Его напрочь вытеснил другой страх - при всем честном народе обмочить штаны. Нет, ну вот ведь приспичило - словно ведро пива выдул и арбузом закусил! Ч-черт, не утерплю ведь!... - Серега, - затравленно шепнул я, - отойти можно? - Что такое? - заботливо склонил он кудлатую башку. - Ну, надо... - чуть не плача, стиснул я колени. - А-а, ясно. Михалыч, мы сейчас, ладно? - Сергей выразительно повел бровью. - Э-э, салаги... - проворчал Портос, - Валяйте, в темпе только. Потом опять мне покажетесь. И я торопливо засеменил в сторону, слыша за спиной ворчанье инструктора в том смысле, что наберут, дескать, детей в армию, а ты с ними мудохайся.... Черт, да куда же приткнуться-то?! Хоть бы один разнесчастный кустик! Чувствуешь себя на этом поле, как муха на столе, бл-лин!! - Саня, стой! - догнал меня Сергей, - Куда ты почесал-то? Еле догнал. - Ну как куда?! - взвыл я, - Хоть бы будку какую поставили!... - Да брось ты, какая будка? - Сергей стремительно расстегивал мои карабины - Валяй, чего там... Все свои. Оххх.... Боже ж ты мой, сколько определений счастья придумали за две тысячи лет философы и поэты, но вот хоть бы один из них сказал, что счастье - это УСПЕТЬ! Отдуваясь, я вытер выступившие сладкие слезы и застегнулся. Сергей заботливо застегнул опять мои карабины и мы резво поспешили к ребятам, которые уже направлялись к темно-зеленому "Антону". С трудом закидывая непослушные ноги на ступени красного трапа (мешал запасной парашют), я вскарабкался на борт. Озираясь, присел на вогнутое дюралевое сиденье у двери и через штаны ощутил его металлический холод, от которого сами собой ознобно передернулись плечи. И вместе с холодом опять вполз в меня тягучий тошнотный страх. Начал мелко колотить противный озноб, я стиснул зубы, чтобы они перестали подло постукивать. - Саня! - удивленно окликнул меня Лаэрт, - У тебя чо такой нос белий?! Все как по команде уставились на меня. Дети, все посмотрели на Сашу Волобуева! Волобуев, тебе стыдно? - А у тебя он чего такой длинный? - огрызнулся я и мне сразу же стало неловко. - А ты не знаишь? - радостно откликнулся Лаэрт, не обратив внимания на мое хамство, - Ко мне вчера на ринке один дамочка такой подходит и спрашиваит: "Молодой человек, а это правда, что у кого нос балшой, у того и там, - кивнул он себе на штаны, - тоже балшой?" Я говору: "Канэшна!" Гордо так гавару! А потом ее спрашиваю: "А правда, что если у женшины рот балшой, то и там тоже балшой?" Она сразу губы вот так сделал, - (он втянул щеки и изобразил губами куриную гузку) и говорит: "?й, е не знею!" Заржали так, что заглушили рокот ожившего двигателя. Зинка фыркнула, дотянулась до Лаэрта и ловко, по-кошачьи, съездила ему кулачком по шлему. Тот вскинул ладони: дескать, а чего такого? Я то-тут при чем? Потом вытащил из нарукавного кармана пачку "Орбита" и принялся всех угощать. Всучил пару подушечек и мне: "Бери-бери, уши меньше закладывать будет". Момент взлета я пропустил, хоть и поглядывал поминутно в окошко, наполовину задернутое капроновой шторкой. Разбег "Антона" мне показался очень долгим, потом вдруг начало мягко, но ощутимо закладывать уши и я понял - летим. Не знаю, то ли мозги в разреженной атмосфере начинают по-другому работать, то ли перепсиховал я в тот день, но у меня началось какое-то раздвоение сознания. Один я понимал, что такого со мной просто быть не может. Я - нормальный, рядовой обыватель, который аккуратно ходит на работу и не путешествует никуда дальше тещиного огорода. И такой человек не должен и не может находиться здесь, в тесной дюралевой каморке с двумя рядами круглых окошек, в компании молодых психов. А второй я меж тем остановившимся взглядом следил, как Сергей прицепил карабин моего вытяжного фала к тросу, как ребята неторопливо и обстоятельно готовились к прыжку. И невольно, как под гипнозом, я повторял все их действия. Вот Зинка тронула лямки, двинула подбородком вправо-влево, внимательно осматривая поблескивающие у нее на плечах замки отцепки. И я вслед за ней проделал то же самое, хоть на моем парашюте и замков-то таких не было. Витька подергал пряжку грудной перемычки - я машинально продублировал.
Мо Ася снял шлем и внимательно заглянул внутрь. Убедившись, что и это я добросовестно собезьянничал, китаец с совершенно серьезным видом постучал шлемом себя по лбу. Разумеется, стукнул себя по лбу и я - черт его знает, традиция у них такая, или что... Короче, стукнул. И чуть не подавился жвачкой от взрыва хохота - купили, сволочи! Но мозги от этого почти встали на место. Внезапно дважды тявкнула сирена и загорелся желтый плафон над дверью. Сергей деловито открыл дверь, ухватившись за трос, высунулся наружу, глянул вниз - борода его бешено затрепетала. Глянул на меня, улыбнулся, показал знаком: поднимайся, мол. Что, у ж е?! Вмиг вспотели ладони, я судорожно вытер их о штаны и прерывисто вздохнул. До сих пор не могу понять, как мои ватные ноги умудрились распрямиться и донести меня до двери. А тут еще одна беда подоспела - ни с того, ни с сего взбунтовался кишечник, распираемый газами. Чертова физиология! Не хватало еще опозориться. Ведь бабахну сейчас так, что все окошки тут повышибает! Последними остатками самолюбия стискивая зубы и все остальное, я шагнул к двери. Сергей ободряюще подмигнул мне и положил руку на плечо. Я попытался улыбнуться в ответ - только криво оскалился. Вот она, дверь. Приподнятый порожек в заклепках. А голова, как ни странно, вовсе не кружится. Высота совсем не такая, что из окна десятиэтажки. Спокойная и даже не очень-то и пугающая. Словно карта внизу расстелена. Даже притягивающая... Елки зеленые, а ведь внизу, на земле людей мучает куча разных проблем - нелады с любимыми, маленькая зарплата, грызня начальства. Там эти проблемы кажутся огромными, закрывающими собой весь белый свет. А отсюда, с высоты, перед открытой дверью, все эти невзгоды кажутся такими крошечными, что их просто не разглядеть... Я немного приободрился и лихо выплюнул жвачку в дверь. Белый комочек долетел до обреза двери и исчез. Не упал вниз, не отлетел в сторону - просто исчез. И в тот же миг исчезла вся иллюзорная безмятежность там, за бортом - я просто физически ощутил и бешеный ветер, и сумасшедшую бездну, от которых меня отделял только тонкий слой дюраля. И тут же неумолимо рявкнула сирена, зеленый плафон вспыхнул, словно глаз киношного Вия. - Паш-шел! - гаркнул мне в ухо Сергей и хлопнул по плечу. Нет!!! Словно могучая рука уперлась мне в грудь, отталкивая от двери. Сердце ломилось сквозь ребра. Я задыхался. Не мо-гу!! - Ну! - бешеным весельем сверкнули глаза Сергея, - Давай, Саня! Почти точно так же крикнул мне тогда Ленька... И, как в тот далекий день, не успел я уже ни подумать, ни зажмуриться - просто рванулся вперед. Налетевший ледяной поток ударил по ногам, подбросил их вверх, выбил слезы из глаз и слюну изо рта, размазал по лицу. Крутнулся горизонт, дыхание остановилось. И в тот момент, когда я понял, что мне пришел конец, все кончилось. Оглушила тишина. Ветерок легко касался пылающих щек. Туго натянутые стропы контрабасными струнами тянулись вверх, к такому надежному, к такому красивому круглому куполу с тремя ровными щелями (в первый момент я обмер - порвался?! И тут же вспомнил - нет, так и должно быть.) Далеко внизу золотой сказкой сияла земля. И я был совсем один в пронзительно синем океане неба! Внутри меня сорвался какой-то предохранитель и я заорал на все небо " О sole mio", которую не мог толком выучить тридцать лет назад в школьном хоре. А сейчас - откуда что и взялось, даже ни разу не сбился! Упоенный и обалдевший, я бездарно прошляпил момент приземления - земля налетела откуда-то сбоку, грубыми мазками мелькнули перед глазами поздние ромашки, ощутимо садануло по ступням, по боку, ударил в нос тревожный запах полыни. Купол протащил меня пару шагов и погас. Нервно похохатывая, я поднялся (коленом раздавил сухую коровью лепешку - плевать!) и дрожащими пальцами расстегнул карабины. Кое-как собрал парашют, запихал его в переносную сумку и сел на нее, мягко-пузатую, теплую. Смог. Сумел ведь, а? Сумел. Особенно вкусно курилась сигарета, возбуждение потихоньку спадало, и все равно было здорово. По какой-то странной ассоциации все это напомнило мне первый любовный акт. Боишься, трясешься, ждешь чего-то невероятного, а вот случилось - и вроде ничего такого особенного. Хотя и приятно, и здорово, но ничего такого сверхъестественного, любой сможет. И в то же время - сладкое чувство приобщенности к п о з н а в ш и м. Так я сидел на мягкой сумке, со вкусом покуривал, осеннее солнышко пригревало мою лысинку, а надо мной плавали в синеве разноцветные "матрасы" спортивных куполов. И я с тихой гордостью думал, что потом в жизни будет много всякого. Скорее всего, плохого будет больше, чем хорошего. Но все равно, эти вот минуты у меня никто не отнимет. На пункте сбора ребята встретили меня одобрительными воплями и хлопаньем по спине. Это я телепался с парашютом на горбу через все поле, а они на своих "матрасах" подлетели сюда, как ласточки. Ну и пусть. Мой "дуб" - тоже парашют классный.
- Ну что? - окинул взглядом компанию Витек, - Поздравлять будем? - Да уж поздравили, вроде, - улыбнулся я, - Спасибо... - Э. По-настоящему-то еще не поздравляли. Давай, Санек. Становись, - оскалил он свои зубы в каннибальской ухмылке. Блендаметовские рекламщики при виде такой ухмылки обрыдались бы. - Как становиться? - встревожился я, - Вы чего, люди?! - Серый, ну ты че - человека в курс не ввел, что ли? - искренне удивился Витек, - Всю службу завалил, инструктор, называется... Серей со смехом подхватил мою пузатую сумку с парашютом, подал Витьке одну длинную матерчатую ручку, за вторую ухватился сам. - Традиция такая, Сань, - вроде как боевое крещение, не боись... - Так что делать-то? - со смехом принял я правила игры. - Ну это... - ухмыльнулся он, - Рачком становись, короче - как перед отделением. Приготовиться!!! - вдруг сотряс он окрестности сержантским рыком. И я послушно принял заданную позу, с опаской косясь в тыл. - И-и!... - подал команду Витек, и вся компания хором начала скандировать: - Пятьсот один!... Пятьсот два!... - а Витек с Сергеем начали раскачивать мою парашютную сумку. На счет "пятьсот три" они со всей дури влепили сумкой по тому самому месту, о котором вы сейчас подумали. Сумка была хоть и мягкой, но увесистой - почти пуд, между прочим. А когда ее раскачивают две такие вот лошади... В общем, отлетел я, как ядро, метра на три и плюхнулся, под общий хохот, в какую-то свежевырытую яму. Какого черта она тут делает?!! - это я уже вопил про себя, отплевываясь от рыхлой земли и вцепившись в ногу обеими руками. Лодыжку словно огнем обожгло. Черт, неужели сломал? Глупо-то как, а. - Сань, ты чего? - склонились все над ямой, - Вылезай! - Ага, сейчас, - попытался я встать. Черт, больно-то как... - Ох, блин! - Витька спрыгнул в яму, помог мне выпрямиться, - Сань, мы не нарочно! - Да ничего, ничего... - подсаживаемый снизу и подтягиваемый сверху, я выбрался из ямы. Меня усадили и принялись дружно жалеть и извиняться. Толстушка Люда ловко разула меня (мысленно я порадовался, что надел новые носки), мягкими но сильными пальцами ощупала ступню. - Вывиха нет, растяжение, - успокаивающе ворковала она, бинтуя мою ногу, которая начала понемногу опухать, - Дома троксевазином помажьте и рентген сделайте на всякий случай. - Люд, - тронул ее за рукав Лаэрт, - Пашу тоже посмотри, а? - Что у него? - забеспокоилась Люда, - Тоже нога? - Нэт, глаза, - испуганно прошептал Лаэрт. - Что с глазами? - совсем встревожилась докторша, - Где он? - Вон, укладывает. Они у него после прижка совсем разный стал, слушай! - Че-го?! - распахнула Люда совиные глазки, - Что ты мне голову морочишь! - Нэ веришь - сама посмотри! - оскорбился джигит, - Я тебе сказал, ты - врач, сам думай! - и он гордо отвернулся. Торопливо закончив перевязывать меня, Люда заспешила к Паше, флегматично "листающему" свой купол. Глядя ей вслед, компания повалилась кто куда и принялась беззвучно давиться хохотом. - Чего это они? - обалдело спросил я Витьку. - Да они у Пашки с рожденья разные, - плача, кое-как объяснил он, - Один зеленый, второй карий. Щас бедная Люда офигеет... Айда, приколемся. Бедная Люда суетилась вокруг Пашки, словно испуганная курица перед цыпленком. Правда, "цыпленок" был супербройлерным. - Паша, - испуганно просила она его, - Дай-ка я тебе пульс померяю... - На, меряй, - протянул ей Паша лапу, - Жалко, что ли? - Паша, - врачиха терялась все больше, - А как ты себя чувствуешь? -Нормально чувствую, - пожал тот плечами, - Чего это ты на меня так смотришь? - Пашенька, - Люда растерялась совсем уже окончательно, - Ты прости, а... У тебя глаза вообще какого цвета? - еле пролепетала она. Паша внимательно посмотрел на нее. - Ну, голубые - ты что, сама не видишь? Э-э, Люд, ты чего?! - еле успел он подхватить докторшу, побелевшую, как ее халат. - Мальчишки, да ну вас в баню с вашими шутками, идиоты! - налетела Зина, - Заикой же человека сделаете! Люда, Люда... - нежно захлопала она ее по пухлым щекам, - Ну-ка, давай, приходи в себя... Чего смотрите, балбесы, нашатырь достаньте! Вон, в сумке у нее! - Не нада насатыля, - подскочил аккуратный ловкий Мося, - Ссяс все холосо будет. Поддерживая смуглой ладошкой голову сомлевшей докторши, он быстро, но бережно уперся ногтем большого пальца в основание ее носа и начал быстро его массировать. Буквально через пару секунд Люда очнулась, выслушала молящего о прощении Лаэрта и разревелась. Потом мы наперебой успокаивали ее, и Лаэрт во искупление грехов добровольно отправился мыть полы в медпункте (для гордого джигита это был поступок, согласитесь). Потом мы с Сергеем в четыре руки чистили картошку, а Мося, напевая себе под нос, готовил какой-то диковинный салат. Уж чего только он туда не накидал - не ведаю, помню только, как он вдруг стремительно сорвался, метнулся во двор (оттуда донеслось возмущенное куриное кудахтанье) и вернулся с пучком какого-то чертополоха. - Мось, - окликнул его Сергей, - Ты чего там у кур отобрал? - Нисего не отобрал. Они глюпый, не знают, что это кусать мозно. - А правда, что у китайских поваров есть такая поговорка, что можно есть все, что на четырех ногах, кроме стола? - Правда, правда, - охотно закивал он, - А ессе говорят, что мозно кусать все, что летает, кроме самолет и все, что плавает, кроме подыводыный лодыка! - Мо, а научишь меня палочками есть? - спросил я, - Веришь, всю жизнь хотел научиться. Как они правильно называются? - Куайцзы, - легко улыбнулся Мося, - Наусю, это совсем нетэрудына.
За обедом все в один голос хвалили Мосин салат (а нам с Серегой влетело за переваренную картошку), выпили за мой первый прыжок по глотку рябиновой наливки (Серега прихватил - я, конечно же, не догадался, шляпа), а потом Витька, поддавшись общим уговорам, сбегал к машине за гитарой и замечательно спел старую Киплинговскую песню о морском пехотинце, "матросолдате". - Мой коронный номер был на всех армейских смотрах самодеятельности, - похвастался он, - По два раза на "бис" вызывали! - А ты где служил, Вить?- спросил я. - В морпехе, на Тихоокеанском. Славянка - слышал такой город? - Не... - На са-амом краешке, аж за Владиком. Я представил Витьку на сцене армейского клуба - в форме морского пехотинца, с гитарой. Да, это впечатляло. - Расскажи про службу, Вить, - попросила его Люда, - Трудно было? - Да чего там трудного? - пожал Витек плечами, - Замполиты вот задолбали - это да. Какой-то расизм наоборот устроили, представляешь? Как какой-то корреспондент приедет, его сразу ко мне тащат - во, наш правофланговый, знаменосец, отличник боевой и политической! Как какой-то слет идиотский, обязательно меня делегатом посылают. А я больше всего хотел хлеборезом устроиться. Фиг... - Ты? Хлеборезом?! - А че? Кто сказал, что по сопкам с гранатометом приятнее бегать, чем пАйки шлепать? - Какие пАйки? - Ну, из масла. Кругленькие такие, - показал Витька пальцами. - Все мечтал: вот дембельнусь, приеду в свое Бирюлево, как куплю на рынке масла вологодского пару кило, да батонов подмосковных, да как сяду, да как начну прикалываться! А приехал - даже и не тянет... Ну, чего ржете? В армии хлеборез - самая классная должность - скажи, Сань? - кивнул он мне. - Да я в армии только на сборах был, в институте, - смутился я. - А какая разница? Все равно ведь знаешь, подтверди им... Удивительно, но ребята словно и не чувствовали почти двух десятков лет разницы между мной и ими. Обращались совершенно на равных: Саня и Саня, свой парень. Более того, в чем-то их отношение ко мне было покровительственным, словно к младшему братишке. Совершенно искренне радовались за меня. Витька торжественно вручил мне "разника" (или "тошнотика", так они его еще называли) - тяжеленький сине-белый эмалевый значок парашютиста на армейской "закрутке". Вадик одарил меня поляроидными снимками - я в шеренге с ребятами во время осмотра, в кабине, у двери перед прыжком с перекошенной физиономией... Когда только успел снять, я и не заметил даже - похоже, я тогда вообще мало чего вокруг себя замечал. А хозяйственная Зина без лишних разговоров отобрала мою куртку и аккуратно подштопала надорванный рукав: "Давай, без разговоров! За вами не посмотришь, так штаны потеряете, как дети малые, ей-богу...". Наверное, у парашютистов по-другому и не бывает, перед небом все равны - что старый, что малый. Фу, какие высокопарные банальности лезут в голову... Просто удивительно, сколько вместил в себя тот короткий осенний день. Не знаю, был ли он лучшим в моей жизни, но... Шуршат шины по асфальту, расстилается навстречу золотое чудо осени, рядом товарищ (и даже не верится, что всего неделю назад не знал его); сладко побаливают мышцы и обветренные губы и свежи еще в памяти запахи керосинного выхлопа самолетного двигателя, сухого перкаля, аэродромной полыни. И за плечами - п о с т у п о к, который совершил ты. Сам. И молодо бродит кровь, и чувствуешь, что - живешь. Как же давно я не чувствовал этого! Что хотите, а такое не забывается. И главная награда за этот день меня ждала дома: нежданно-негаданно приехала Ленка. У меня аж в глазах защипало, когда увидел ее - тощенькую, успевшую загореть за две недели до кофейного цвета, с выгоревшими волосами, глазастую. Бестолковые, сумбурно-радостные слова. Что? Как? Почему так рано? Почему не позвонила? Ленка, я соскучился! А вот специально нагрянула к вам, как снег на голову, на всех грешках вас прижучить! Ты где весь день шлялся, признавайся, папаша! А чего хромаешь? Где-где?! На каком аэродроме? Чего это ты там делал?! - Так, стоп! - вскинул я руки, - Девчата, я вам должен кое в чем признаться. Светланка, в первую очередь - тебе. Только не перебивайте, я и сам сто раз собьюсь. Притихли мои девчата, смотрят выжидающе. Что за сюрпризик им папаша приготовил? Ох, как не хочется во всем признаваться-то... А надо, куда деваться. Ну, давай, Саня. В общем, выложил я им все. Про кассету с "Шинелью", про Серегину программу, про мое глупое вранье и про сегодняшний день. Пока рассказывал - взмок еще хуже, чем во время прыжка. Барышни слушали меня с раскрытыми ртами - давно я их такими не видел. Наверное, решили, что спятил почтенный папик. - Вот и все, - вытер я лоб, - Теперь можете меня презирать.
Когда у человека славное настроение, то и все вокруг кажется славным, даже если небо затянуло унылой пеленой, готовой расплакаться бесконечной осенней моросью. И пусть березы не горят жидким огнем в стылой синеве, а тускло светятся благородным старым золотом сквозь прохладный туман - все равно они замечательные. И до чего же упоительно пахнет грибной сыростью палая листва! Почему в городе этот запах бывает только ранним утром и поздним вечером? Заглушает его бензиновая вонь или мы сами его не замечаем на бегу? В таком вот чудесном настроении я вышел из подъезда и чуть ли не вприпрыжку (нога совсем уже почти не болела) направился к остановке автобуса. Навстречу мне громыхал тележкой, сооруженной из старого корыта и колес от детской коляски наш дворовый бард-алканавт Семеныч. Личность неопределенного возраста, в черном бушлате на голое тело, отвислых трениках и могучих прохорях-говнодавах. Трехдневная щетина и седоватые патлы до плеч, схваченные на лбу черно-белым "хайратником". И конечно же, в сопровождении верной свиты - рыжей Дамки и пегого Тузика, преданных ему до последнего лишая. Семеныч, как и подобает разносторонне развитому джентльмену, делал сразу несколько дел: выуживал из кустов вчерашние бутылки, складывал их в тележку, сочинял стихи, подбирал к ним музыку и являл свое творение миру. Ему было хорошо. - Здоров, Семеныч! - поприветствовал я его, - С утра пораньше - за работу? - Приветствую! - с достоинством отозвался бард, - Трудимся! Сбор урожая хрусталя не терпит промедления - конкуренты не дремлют, ети их... Закурить есть? - Угощайся, - вытащил я пачку "Явы", - Чего небритый-то? - ну очень умный вопрос, ничего не скажешь. - Я не небритый, - Семеныч прикурил, кивнул благодарно, - Я - сексуальный! Да иду я, иду!... - это уже - Дамке и Тузику, которые умчались вперед, решительно прогоняя с заповедной хозяйской территории какую-то заблудшую бабульку-браконьера. Народу на остановке набралось порядочно. Сердитый народ, невыспавшийся. Как всегда, автобусом и не пахнет. А появится наконец - так забит будет под завязку. Не хочется, чтобы прекрасное настроение выдавили из меня в этом автобусе. И я зашагал к метро пешком. Шел и удивлялся, почему не делал этого раньше. Всего-то двадцать минут ходьбы - да половину этого времени на остановке топчешься. А вторую половину будешь задыхаться от убойного парфюма, ядреного перегара (а то и еще чего покруче), да кряхтеть от тычков под ребра под визгливые призывы: "За проезд, мущщина! Вам говорю, за проезд чего у вас?" Вот и пусть давятся там, кто хочет. А я буду шагать по влажным листьям, вдыхать утренний туман, еще не успевший провонять бензином и любоваться луковками церкви, бронзово темнеющимися над старыми ивами. И с тихой радостью вспоминать прошедшую ночь. И не только с тихой радостью, но и с самодовольной гордостью, неизвестной до поры молодым плейбоям. А ведь ты еще - вполне, а, парень? Откуда что взялось. Или мы с Ленкой и в самом деле так друг по другу соскучились? Сладким воспоминанием прошелестел у меня в ушах ее счастливый смеющийся шепот: "Саньчик, это на всех мужиков так прыжки влияют?!" Это мое безмятежное настроение вмиг разметал истошный визг тормозов за моей спиной. Дернувшись, я резко обернулся. У перекрестка, который я только что пересек, застыл аспидно-черный гробоподобный "Мерседесовский" джип - "Брабус". В "кенгурятник" джипа уперлась клюкой древняя бабулька с сумкой на колесиках, заслуженный член бесчисленной команды московских "Анок-пулеметчиц", гроза наглаженных брюк и начищенных штиблет. - Ты чо, коза старая! - распахнул дверцу джипа дядечка с могучим выбритым затылком, - Ваще охерела?! Куда прешься?! - Сам охерел, каз-зел! - неожиданно агрессивно откликнулась бабка, - Чуть меня на "зебре" не сбил и еще орать тут будет! Щас гаишники приедут - быстро мозги тебе вправят, буржуй недорезанный! - От кошелка старая, - дядька возмущенно хлопнул себя по ляжкам и оглянулся, словно ища сочувствия. И увидел меня. - О! Санек, здорово! - расцвел он вдруг. Господи, да это же Генка. Вот что значит три года только по телефону общаться раз в полгода - не узнал. Привет - привет - как жизнь - тебе куда - да ладно, садись - до Кропоткинской? - ну и мне в ту сторону - подкину, садись. Интересно, как немцы умудряются делать такие совершенно подхалимские сиденья? Оно, словно услужливая гейша, мгновенно принимает самую удобную мне позу, лаская меня в своих объятьях. А запахи, наверное, придаются к такой машине в виде обязательного комплекта, как набор инструментов. Хорошая кожа, дорогой табак, изысканный одеколон - вот как пахнет небедная жизнь, ребята. - А я тебя сразу узнал! - весело сообщил Генка, - Ты не меняешься совсем, что ль? - А я тебя - нет. Богатый будешь. Или ты - уже? - Спасибо на добром слове, - хохотнул Геннадий, - До богатства еще... - Ну на жизнь-то хватает? - Э. Бабки - такая сволочь, что их всегда не хватает. Все - в деле, в долгах, еще черт-те где... Ты это - кассету-то нашел? Во память у мужика. Минутный разговор недельной давности помнит. И - по привычке, что ли - проверяет, решился ли вопрос. Наверное, в бизнесе по-другому и нельзя. - Нашел, спасибо тебе. Слушай, ты не поверишь, тут такая история с этой кассетой накрутилась! - и я, увлеченно поведал Генке про все. Кто меня за язык тянул, спрашивается? Правильно Ленка говорит - как был я простодырой, так и остался, и ничему меня все эти годы после перестройки не научили. - Обожди, обожди... - заинтересовался Генка, - Так что это за программа была, говоришь? Как называется? - Да по-моему, никак еще не называется, Сергей ее сам написал. Я пока ее принцип понял - чуть с ума не съехал. Во мозги у мужика, представляешь? Другой бы давно в Силиконовой долине деньгу лопатой греб, а он - здесь, маму оставлять не хочет, а мама никуда из Москвы не хочет. - Так-так-так... - Генка что-то торопливо соображал, - Слушай, это интересно... Ну что, вот твоя Кропоткинская - где высадить? - спохватился он. - Да здесь и сойду, спасибо. - Да не за что. Ты это - давай, звони... - Генка уже явно думал о чем-то своем. Генкин джип свернул на Пречистенку, я посмотрел ему вслед и зашевелилось у меня в душе нехорошее такое предчувствие и ощущение, что сморозил я какую-то капитальную глупость. На третий день, сидя в плену у бледнолицых, Зоркий Сокол увидел, что в камере нет одной стены. А на четвертый день Мудрая Змея догадался, что можно убежать.
Когда у человека славное настроение, то и все вокруг кажется славным, даже если небо затянуло унылой пеленой, готовой расплакаться бесконечной осенней моросью. И пусть березы не горят жидким огнем в стылой синеве, а тускло светятся благородным старым золотом сквозь прохладный туман - все равно они замечательные. И до чего же упоительно пахнет грибной сыростью палая листва! Почему в городе этот запах бывает только ранним утром и поздним вечером? Заглушает его бензиновая вонь или мы сами его не замечаем на бегу? В таком вот чудесном настроении я вышел из подъезда и чуть ли не вприпрыжку (нога совсем уже почти не болела) направился к остановке автобуса. Навстречу мне громыхал тележкой, сооруженной из старого корыта и колес от детской коляски наш дворовый бард-алканавт Семеныч. Личность неопределенного возраста, в черном бушлате на голое тело, отвислых трениках и могучих прохорях-говнодавах. Трехдневная щетина и седоватые патлы до плеч, схваченные на лбу черно-белым "хайратником". И конечно же, в сопровождении верной свиты - рыжей Дамки и пегого Тузика, преданных ему до последнего лишая. Семеныч, как и подобает разносторонне развитому джентльмену, делал сразу несколько дел: выуживал из кустов вчерашние бутылки, складывал их в тележку, сочинял стихи, подбирал к ним музыку и являл свое творение миру. Ему было хорошо. - Здоров, Семеныч! - поприветствовал я его, - С утра пораньше - за работу? - Приветствую! - с достоинством отозвался бард, - Трудимся! Сбор урожая хрусталя не терпит промедления - конкуренты не дремлют, ети их... Закурить есть? - Угощайся, - вытащил я пачку "Явы", - Чего небритый-то? - ну очень умный вопрос, ничего не скажешь. - Я не небритый, - Семеныч прикурил, кивнул благодарно, - Я - сексуальный! Да иду я, иду!... - это уже - Дамке и Тузику, которые умчались вперед, решительно прогоняя с заповедной хозяйской территории какую-то заблудшую бабульку-браконьера. Народу на остановке набралось порядочно. Сердитый народ, невыспавшийся. Как всегда, автобусом и не пахнет. А появится наконец - так забит будет под завязку. Не хочется, чтобы прекрасное настроение выдавили из меня в этом автобусе. И я зашагал к метро пешком. Шел и удивлялся, почему не делал этого раньше. Всего-то двадцать минут ходьбы - да половину этого времени на остановке топчешься. А вторую половину будешь задыхаться от убойного парфюма, ядреного перегара (а то и еще чего покруче), да кряхтеть от тычков под ребра под визгливые призывы: "За проезд, мущщина! Вам говорю, за проезд чего у вас?" Вот и пусть давятся там, кто хочет. А я буду шагать по влажным листьям, вдыхать утренний туман, еще не успевший провонять бензином и любоваться луковками церкви, бронзово темнеющимися над старыми ивами. И с тихой радостью вспоминать прошедшую ночь. И не только с тихой радостью, но и с самодовольной гордостью, неизвестной до поры молодым плейбоям. А ведь ты еще - вполне, а, парень? Откуда что взялось. Или мы с Ленкой и в самом деле так друг по другу соскучились? Сладким воспоминанием прошелестел у меня в ушах ее счастливый смеющийся шепот: "Саньчик, это на всех мужиков так прыжки влияют?!" Это мое безмятежное настроение вмиг разметал истошный визг тормозов за моей спиной. Дернувшись, я резко обернулся. У перекрестка, который я только что пересек, застыл аспидно-черный гробоподобный "Мерседесовский" джип - "Брабус". В "кенгурятник" джипа уперлась клюкой древняя бабулька с сумкой на колесиках, заслуженный член бесчисленной команды московских "Анок-пулеметчиц", гроза наглаженных брюк и начищенных штиблет. - Ты чо, коза старая! - распахнул дверцу джипа дядечка с могучим выбритым затылком, - Ваще охерела?! Куда прешься?! - Сам охерел, каз-зел! - неожиданно агрессивно откликнулась бабка, - Чуть меня на "зебре" не сбил и еще орать тут будет! Щас гаишники приедут - быстро мозги тебе вправят, буржуй недорезанный! - От кошелка старая, - дядька возмущенно хлопнул себя по ляжкам и оглянулся, словно ища сочувствия. И увидел меня. - О! Санек, здорово! - расцвел он вдруг. Господи, да это же Генка. Вот что значит три года только по телефону общаться раз в полгода - не узнал. Привет - привет - как жизнь - тебе куда - да ладно, садись - до Кропоткинской? - ну и мне в ту сторону - подкину, садись. Интересно, как немцы умудряются делать такие совершенно подхалимские сиденья? Оно, словно услужливая гейша, мгновенно принимает самую удобную мне позу, лаская меня в своих объятьях. А запахи, наверное, придаются к такой машине в виде обязательного комплекта, как набор инструментов. Хорошая кожа, дорогой табак, изысканный одеколон - вот как пахнет небедная жизнь, ребята. - А я тебя сразу узнал! - весело сообщил Генка, - Ты не меняешься совсем, что ль? - А я тебя - нет. Богатый будешь. Или ты - уже? - Спасибо на добром слове, - хохотнул Геннадий, - До богатства еще... - Ну на жизнь-то хватает? - Э. Бабки - такая сволочь, что их всегда не хватает. Все - в деле, в долгах, еще черт-те где... Ты это - кассету-то нашел? Во память у мужика. Минутный разговор недельной давности помнит. И - по привычке, что ли - проверяет, решился ли вопрос. Наверное, в бизнесе по-другому и нельзя. - Нашел, спасибо тебе. Слушай, ты не поверишь, тут такая история с этой кассетой накрутилась! - и я, увлеченно поведал Генке про все. Кто меня за язык тянул, спрашивается? Правильно Ленка говорит - как был я простодырой, так и остался, и ничему меня все эти годы после перестройки не научили. - Обожди, обожди... - заинтересовался Генка, - Так что это за программа была, говоришь? Как называется? - Да по-моему, никак еще не называется, Сергей ее сам написал. Я пока ее принцип понял - чуть с ума не съехал. Во мозги у мужика, представляешь? Другой бы давно в Силиконовой долине деньгу лопатой греб, а он - здесь, маму оставлять не хочет, а мама никуда из Москвы не хочет. - Так-так-так... - Генка что-то торопливо соображал, - Слушай, это интересно... Ну что, вот твоя Кропоткинская - где высадить? - спохватился он. - Да здесь и сойду, спасибо. - Да не за что. Ты это - давай, звони... - Генка уже явно думал о чем-то своем. Генкин джип свернул на Пречистенку, я посмотрел ему вслед и зашевелилось у меня в душе нехорошее такое предчувствие и ощущение, что сморозил я какую-то капитальную глупость. На третий день, сидя в плену у бледнолицых, Зоркий Сокол увидел, что в камере нет одной стены. А на четвертый день Мудрая Змея догадался, что можно убежать.
- Пап, тебе товарищ звонил, - сообщила мне Светка, когда я вернулся домой. - Какой товарищ? Сергей? - Нет, он говорил - его Геннадий зовут. Сказал, перезвонит. Или чтоб ты ему позвонил, как придешь, - в глазах у дочери чертиками скакало любопытство: что-то такое интересное с папиком происходит. Трубку Генка снял почти сразу. - Санек, здорово еще раз! - голос был напорист и азартен, - Слушай, у меня дело к тебе есть. - Что за дело? - я старался говорить по возможности спокойно и независимо. - Да в двух словах не скажешь, надо бы встретиться. Сможешь ко мне в офис завтра подъехать? - Смогу. А что за дело-то? Хоть в двух словах. - Извини, нескромный вопрос: ты сколько получаешь? - Не понял. Тебе что - в долг, что ли, надо? - простодушно удивился я. - Да нет, нет! Ну сколько, Сань? - Ну, мало. Чистыми - около трех штук выходит. - Рублей? - уточнил-утвердил Генка. - Нет, тугриков. Вопросики, блин. - Короче, я понял. Слушай, ты ко мне в фирму не согласился бы перейти? Три - не три, но полторы штуки я тебе для начала положу. Баксов, - уточнил он. Оба-на. Сердце заухало где-то в глотке, лоб мигом вспотел. - Кха... А это... должность-то какая? - чего спрашиваешь, идиот, тебе не все равно?! - Да все по специальности, Сань, - легко отозвался Генка, - приезжай, потолкуем. Лады? - Н-ну давай... - Тогда завтра, прямо с утра - сможешь? - С самого утра - вряд ли, на работе-то я не предупредил. Но в первой половине дня - запросто. - Давай тогда к часу. - Голос Генки неуловимо потвердел, обрел более привычные командные нотки, - я охрану предупрежу, проводят. Нетвердой походкой я прошел в комнату. Голова слегка кружилась, не в состоянии вот так, сразу переварить услышанное. - Генке звонил? - оторвалась жена от штопки Светкиной толстовки. - Угу. Слушай, Лен, он меня к себе на работу приглашает. - Да ну? Что это он вдруг? - искренне удивилась Ленка. Раньше, когда я пытался обращаться к нему насчет работы, он отвечал нехотя, ссылался на трудности и старался поскорее закончить разговор. - Да сам не пойму. Но - зовет. - И сколько платить обещает? - Полторы тысячи. Этих... баксов. - Ох... - Ленка схватилась за отворот халата, - Сань, ты что - серьезно? - Ну... И мы целую долгую минуту не могли ничего сказать, только обалдело глядели друг на друга. Наконец, Ленка отложила штопку, ухватила меня за свитер и ткнулась носом мне в грудь. Я молчал, осторожно гладя ее острые лопатки. Больше всего мне не хотелось сейчас вдруг проснуться. - А я всегда знала, что ты у меня молодец, - оторвалась от меня Ленка. - Вот знала, и все. Ох, Саньчик, я прямо даже не знаю... Я сейчас орать начну! Эх, Ленка ты моя, Ленка... Сколько же ты натерпелась, бедная? Лишние колготки себе не могла позволить купить, о театре своем любимом и не вспоминала. И за все время - хоть бы раз упрекнула. Вслух, по крайней мере. В долгу я перед тобой - за всю жизнь не расплатиться. Ну ничего, совсем скоро все у нас по-другому будет... На радостях мы достали заначенную на случай внезапного приходагостей бутылку шампанского. Я изо всех сил старался быть сдержанно-скромным: ну позвали на работу и позвали, что такого. Ленка же сияла не таясь. Не знаю, был ли у нас еще когда такой вечер со времен медового месяца. А засыпая, я подумал о том, что с первой этой немыслимой получки я обязательно куплю Ленке тот самый шикарнейший букет из роз сорта "Конфетти", который я видел в цветочном магазине у метро. Стоил он половину моей нынешней зарплаты. Ехать с таким букетом в метро - все равно, что пробираться сквозь заросли кактусов со связкой воздушных шаров. Подумаешь... Такси возьму...Глава четвертая Создавая Генкину секретаршу, природа не поскупилась на все длинное - точеные ноги, тяжелые антрацитовые волосы Египетской царицы, зеленющие глаза с азиатской раскосинкой, полированные ногти, игольчатые ресницы, не хуже, чем у молодой коровы. Услышав мою фамилию, мадемуазель Савская расцвела, словно к ней пожаловал, по меньшей мере, директор Центробанка или Ален Делон в возрасте, когда тот служил в Иностранном легионе. - Да-да, Александр Петрович, Вас ждут. Пожалуйста, проходите. Да что вы говорите? Кто бы мог подумать... Генка поднялся мне навстречу, сияя не хуже своей секретарши. - Здорово, Санек! - Крепкое, прямо-таки сердечное рукопожатие, нежное похлопывание по спине, чуть ли не объятия. Гм, все ли у моего старого однокашника в порядке с ориентацией? Говорят, сегодня у богатых жутко модна голубизна...
Выйдя из офиса, я блаженно подставил лицо нежаркому осеннему солнцу и улыбнулся. Еще один солнечный денек, здорово-то как. Нет, хорошая в этом году осень, просто замечательная. Хотя... Солнышко солнышком, а ветерок поднимается довольно прохладный, ощутимо попахивающий близкими заморозками. Так что воротник плаща мы все же поднимем, так оно лучше будет... Этот студеный ветерок подталкивал меня в спину и незаметно, нобыстро выдувал из головы коньячную легкость мыслей. И, конечно же, освободившееся в мыслях место незаметно начали занимать сомнения и терзания - словно злые и голодные бомжи, которые поселяются на дачах, из которых уехали веселые и беспечные хозяева. Черт. Вот черт. Как с Сергеем-то говорить, а? Как скажу, что скажу? Можно, я твою программу напишу, а? Или дай переписать, тебе же она все равно особо не нужна, как я понял? Как та тупенькая переводчица в "Осеннем марафоне", бллин! А что Сергей ответит? Скорее всего, бросит презрительно: "Валяй, жалко, что ли..." Можно будет утереться и начать "валять". Только надо будет оч-чень постараться о совести думать поменьше, иначе сам себя изгрызешь. Лучше думать о чем-нибудь полезном. Хотя бы о том, что девчонкам давно пора уже гардероб обновить. А если откажет? Вот скажет: нет, и все. Тогда что? Извиниться перед Генкой - дескать, не могу без согласия автора, совесть никак не позволяет? Это, конечно, очень бла-ародно, сказал дон Тамэо, а вот как насчет баб? Насчет семьи-то как, а, Саня?Устроишь ты им когда-нибудь нормальную жизнь, черт тебя подери?! Ну что за гадство такое. Если уж посылает тебе судьба подарок, так обязательно - с таким довеском, что и не знаешь, то ли радоваться, то ли плеваться. Когда я снимал телефонную трубку, чтобы позвонить Сергею, она показалась мне залитой свинцом. Сергей подошел к телефону только через полминуты - для меня эти секунды растянулись в ледниковый период. - Алло? - глухо откликнулся он. - Это я, Саня. Привет, Сергей. - А-а, здорово, Сань. Как оно? - Да так... Сергей, тут такое дело... - все мои заготовленные фразы вместе с тщательно настроенным бодряческим тоном безнадежно улетучивались, - В общем, я у Генки сегодня был, он меня к себе на работу зовет... - Угу. Врубаюсь... - хмыкнул Сергей, - Предложил программу написать? - Ну да, - терзаясь, выдавил я. - Сергей, а почему ты-то отказался? Он же все условия создает, так чего? - "Условия", - зло усмехнулся Сергей, - А он тебе не говорил, для чего ему эта программа нужна? - Да знаешь - нет, - растерялся я, - Говорит просто: "проэкт", - невольно воспроизвел я Генкину интонацию. - Угу, "проэкт". Проэктировщик. Порнуху он собрался делать, Геночка твой. Оба-на... Я аж икнул. Но машинально возмутился: - Он такой же мой, как и твой! Ты с ним, по-моему, даже больше моего общался. - Ну, общался. Я в старых фильмах разбираюсь, так он ко мне за консультациями обращался иногда. А тут вдруг позвонил, пригласил, да любезный такой - куда тебе. Небось, и секретаршу свою заинструктировал, чтобы передо мной поизгибалась... М-да. Вот тебе и многообещающая улыбка, вот тебе и кофеек с глубоким наклоном. А не развешивай губы, козел старый - ты что, всерьез себя Ричардом Гиром вообразил? - Сергей, это я ему про твою программу сболтнул, - потерянно пробормотал я, - хотел, как лучше... - Да ладно, я же не скрывал ничего. - По-дурацки все так вышло... - Все условия обещал, верно, - продолжал, усмехаясь, Сергей, - Полный карт-бланш. А потом как-то так осторожно удочку закинул: как, мол, я к эротике отношусь? Да никак, отвечаю. Из юношеского возраста уже вышел, до старческого маразма еще далековато... А что? А он знаешь, чего? - Чего? - выдохнул я. - А он так, словно вслух размышляет: интересный мог бы проэкт получиться, ретро-эротика... Марлен Дитрих... Вивьен Ли... Мэри Пикфорд... Любочка Орлова... Это ж золотое дно! - Ни-че-го себе... - Вот так вот... Потом до меня дошло: а он ведь на этом не остановится. Он и детскую порнуху гнать будет и прочее - а что? Даже если и возьмут за вымя, так отделается легким испугом: а у меня все нормально, никакого растления малолетних, это спецэффекты! А на пиарщиках он какую деньгу срубать сможет - прикидываешь? - Как это? - Уф-ф, Сань, ну ты чего - в самом деле не врубаешься? - М-м, не до конца еще... - Вот именно до него и врубись, - язвительно поддел Сергей, - С этой штукой на кого угодно любой компромат состряпать можно. Хоть на человека, похожего на президента. Например, в постели с кем угодно. Хоть с животным, похожим на кобылу. В общем, я ответил уклончиво. - Это как? - Да я его на ... послал, - безмятежно ответствовал гвардии сержант запаса Серега - старый солдат, не знающий слов любви. - Слушай, мы в субботу на аэродром собираемся, за тобой заехать? - Ох... Да и не знаю пока. До субботы далеко. Да и получка у меня еще не скоро... - Давай-давай. Лаэрт спонсирует, за право выпуска. Второй раз обязательно прыгнуть надо. Первый раз любой дурак прыгнет, а вот если второй раз прыгнул, тогда - мужчина! Давай, ребята про тебя тоже спрашивали. Мося обещал научить палочками рубать - говорит, он тебе их в подарок приготовил - настоящие, из Пекина. - Н-ну давай... Я перезвоню, ладно? - Давай, жду. Ну и змей же ты, Серега! Так ни черта и не сказал - ни да, ни нет. Думай сам, решай сам. Как тогда, в самолете - мог бы милосердно пинком за борт отправить, так нет же, заставил самого холодным потом обливаться...
Я вышел на балкон и полез в карман за сигаретами. Навалилась вдруг свинцовая усталость - тяжкая, тускло-серая. Вот спрашивается, почему судьба не всем одинаково везенье раздает? Моя доля явно кому-то другому досталась. Про таких, как я, у турков есть поговорка: "Если он решит торговать фесками, люди будут рождаться безголовыми, а если решит торговать гробами - люди вообще перестанут умирать". Даже в самой фамилии уже готовая запрограммированность на облом.Вот глупость, а все же интересно: почему за всю жизнь в переполненном транспорте толпа ни разу не притискивала меня к молодым девчонкам? Только к старухам, либо к мужикам с густым перегаром пополам с ароматом недельного пота. Помнится, в детстве была у ребятни коронная фраза: "Много хочешь - мало получишь!". Это был достойный ответ тем, кто пытался нагло стяжать ему не принадлежащее. Может и я - много хочу? Да ведь в том-то и дело, что - нет, немногого... Чтоб нужды этой проклятой не было, чтоб копейки перестать считать, чтоб не злиться, прочитав про очередное повышение цен за квартплату, ведь из месяца в месяц, из года в год так унижаться - да никакого сердца ведь не хватит! Черт меня побери со всеми потрохами, да что же это за жизнь такая, если человек не может достойно жить, если в дерьме не изваляется?! Затренькал звонок в прихожей. Ленка пришла, наверное. Пойду встречать... Наверное, ничего говорить пока не стоит. Ленка пришла вместе со Светкой - ввалились в прихожую веселые, хохочущие, как две подружки. Привет-привет, чмок-чмок. И, конечно же, сразу: - Ну что? Был у Генки? - И ведь, черт побери, с такой надеждой смотрит! - Был, был... - изо всех сил попытался натянуть я на "морду лица" улыбку. Да видно, кисловатая она у меня получилась. - И что?.. - разве обманешь ее? Она же меня, как облупленного, знает - вот и смотрит уже с тревогой, догадывается... - Расскажу, Ленок, расскажу, - вздохнул я, - Только это в двух словах не получится. Мойте руки, поужинаем, а потом расскажу все по порядку, - и я пошел на кухню разогревать вчерашние макароны.Глава пятая Сигарета в тонких Ленкиных пальцах истлела почти до самого фильтра и хрупкий белый столбик пепла давно должен был свалиться на клеенку. Но почему-то не сваливался, несмотря на то, что Ленкины пальцы чуть заметно подрагивали. Словно в каком-то трансе, мы смотрели на эту невесомую кривоватую палочку и молчали. Не могли посмотреть в глаза друг другу? Все было ясно без слов? Ну, вот что должна говорить нормальная женщина в таких случаях? "Не валяй дурака, милый. У тебя семья, о ней ты и должен думать. Второй раз такую работу не предложат. А откажешься ты - найдется другой, без комплексов, кто эту работу все равно сделает, рано или поздно. А ты останешься честным и с чистой совестью. И с пустыми карманами". И она была бы права на все сто. И мне было бы потом хоть чуточку легче оправдаться перед собой. Хоть и говорят, что легче всего перед собой оправдаться - не знаю, кому как... Столбик пепла, наконец, отвалился и упал на стол, развалившись посередине, словно фюзеляж самолета при катастрофе. Ленка спокойно, очень аккуратно вытерла клеенку губчатой салфеткой и кротко произнесла слова, слышать которые очень хотят все мужики нашей эпохи дикого феминизма, а, услышав наконец, теряются: - Решай сам. Ты - мужчина. - И, помолчав, проговорила с еле слышно позванивающими слезами в голосе: - Я просто устала уже сама все решать. Спокойной ночи. Ну вот. Сговорились они все, что ли? "Решай сам, ты мужчина!". Скажите пожалуйста, какие у нас кавказские замашки появились. Вах! Вы в каком горном ауле воспитывались, девушка? Я-то вам не джигит, увы.... У меня воспитание другое - попробуй реши что-нибудь сам, так потом упреков не оберешься. И почему обои не того цвета купил, и зачем ребенка (из любопытства форматнувшего диск) в угол поставил, и зачем ты мне эти хризантемы купил, и так денег в обрез.... А потом сетуют: дескать, мужики вывелись, обмельчали.... А у арбатской телефеминистки на все случаи готов жизнерадостный ответ: "Да бросьте его к чертовой матери!!". А что изменится, если я откажусь? Что, жизнь остановится? Генка - парень напористый, уж если решит - так своего добьется, будь спокоен. И нужную команду соберет, и программу эту заполучит, и "ретро-клубничку" будет штамповать, и все остальное. Не сегодня, так завтра. Что, те физики, которые первую атомную бомбу делали, не понимали, какого джинна из бутылки выпускают? А что делать? Прогресс не запрешь, он все равно себе дорогу найдет. Не у тебя, так у соседа. Только почему все же так получается, что любое изобретение прежде всего норовят приспособить либо для войны, либо для спецслужб, либо для криминала? "Кто создал колесо, хотел едва ли, чтобы на нем людей колесовали...". Я потянулся к сигаретной пачке. Она оказалась совсем легкой. Ну вот, не заметил, как все прикончил. И, конечно же, курить захотелось просто мучительно, до тягучей кислой слюны. Машинально вспомнив Витька, я покопался в пепельнице - не осталось ли "королевского бычка"? Фиг... Ладно, пройдемся до киоска, заодно и мозги проветрим. Погода была как раз под стать моему настроению: тоскливо-унылая, с ощущением скорых жестких холодов. Мельчайшие дождинки не столько падали, сколько плавали в воздухе - сыром и холодном, как в деревенском колодце. А моим тягостным мыслям не хотелось, видно, оставаться одним на прокуренной кухне и они увязались на прогулку вместе со мной. Ладно, зарплата и примкнувший к ней прогресс - это одно. А второе (и главное!) - это то, что выпал шанс заняться серьезным делом. Ну ведь не дурак же я, в самом деле - способен на большее, чем с подержанным "железом" колупаться. А еще пару лет - и кому ты будешь нужен? С молодежью не потягаешься, они уже на следующем уровне. И давно пора понять - в этом мире ты ни-ко-му не нужен. А хочешь жить нормально - сделай так, чтобы стал нужен! Вроде все ясно. Все справедливо. С волками жить.... Продавщица ночного киоска была совсем молоденькая - ну девчонка и девчонка. Настороженно глянула на меня, торопливо отсчитала сдачу. Как ей родители разрешают по ночам работать? Опасно ведь, черт побери - в любой момент может какой-нибудь пьяный скот ввалиться. Да так вот и разрешают! Тоже, небось, такие же олигархи, как и ты сам, вот и вынуждена девчонка тут по ночам торчать, чтобы себе на юбчонку приличную заработать. Ну что, хочешь, чтобы и Светка так же трудилась? А ты ей правильные слова будешь говорить - о том, что любой труд почетен. Так что - иди домой, дядя, ложись спать и не терзайся слюнтяйскими сомнениями. Все ясно. Если и совершаешь грех, утешайся тем, что делаешь это ради ребенка.
Уже лежа в постели, я с усталой брезгливостью подумал о том, что если Генка и в самом деле решит эту мерзость снимать с детской "клубничкой", то настоящие дети для этого ведь и не нужны будут, так? Значит, не такое уж и поганое это дело, если подумать. Все равно любители этой пакости не переведутся, так пусть уж хоть живых детей для этого не уродуют. Никогда не мог понять, почему Набоковская "Лолита" так популярна среди интеллигентов. Нормальному человеку, по-моему, такая ситуация должна отвращение внушать. Все, Саня - спать, спать... И почти сразу же я провалился в душный и липкий кошмар. Светка (почему-то выбритая наголо), обряженная в узенькие кожаные шорты и такой же блестяще-черный бюстгальтер, сидела перед телевизором и пялилась на экран с совершенно кретинским выражением лица. С ярко накрашенной отвисшей губы тянулись вязкие слюни. На экране посреди широченной, как стадион, постели кувыркалась задастая блондинка в обнимку с мраморным догом. Искоса глянув на меня, Светка тупо ухмыльнулась и прибавила звук. Я стоял, как вкопанный и язык был словно чугунный - ведь всю эту мерзость сделал я сам, своими руками. Я силился что-то объяснить - что так вышло, что нельзя это смотреть, отчаянно пытался потребовать выключить это, наконец - и не мог, только беспомощно мычал и чувствовал, как волосы шевелятся на голове от этого ужаса. - Саня, Саньчик! - тормошила меня Ленка, - Ну, что ты?! Боже мой, Боже мой, какое же спасибо тебе, что это только сон! Я сел, хватая ртом воздух. Сердце грохотало в груди отбойным молотком, щеки были мокрые и соленые. - Ты так стонал... - испуганно прошептала Ленка, - У тебя сердце не болит? Сейчас я валидол поищу, - начала она выбираться из постели. - Не надо, Ленок, нормально все, - выдохнул я, - Просто дрянь всякая снилась, спасибо, что разбудила. Ты спи, спи... Запершись в ванной, я сунул голову под ледяную струю, прогоняя остатки кошмара. Вдоль позвоночника побежали противные мурашки, застучали зубы. Так, так! Еще! Уф, вроде отпустило.... Кое-как промокнув лицо, я прошлепал на кухню, плюхнулся на табуретку, жадно закурил. С мокрой головы падали капли и стекали по спине. Плевать... Ну что, умник? Убедил себя? "Для дома, для семьи", ага. А как потом Светке в глаза смотреть будешь, если она узнает? Папаша, скажет она, что ж ты мне в детстве Андерсена да Крапивина читал, если сам такой дрянью занимаешься? Заработать он, видите ли, хотел. Да хоть на рынок бы вон, пошел - огурцами торговать. Работа как работа. Как же, мы ведь интеллектуалы, нам на рынке торговать зазорно. А вот и пойду! - обозлился я на себя. Попрошу Лаэрта, пристроит. Да справлюсь, чего там. Что я - хуже других? Пол-страны за прилавок встали - и педагоги, и ученые, не тебе чета - и ничего, не умерли. И ты не помрешь. А если задницу свою зажиревшую подрастрясешь, так это тебе только на пользу будет. И так мне легко вдруг стало, и вольно, что я даже засмеялся вполголоса. И остаток ночи проспал спокойно и сладко, как в детстве у бабушки на сеновале.
Генке я позвонил утром, с работы. Спокойно и вежливо, но со скрытым удовольствием (есть, есть кайф в том, чтоб сильным мира сего фигу показать!) сообщил, что спасибо, извини, но... Одним словом, не хочу. Ответную реакцию Генки назвать такой же спокойной и вежливой нельзя было никак. - Саня, - начал он вкрадчивым голосом, в котором вначале тихонько, затем все яснее начали позванивать блатные нотки, - Я не понял. Что за дела? - Объяснять обязательно? - С Сергуней говорил, что ль? - А тебе какая разница? - Это тебе есть разница, Санек, тебе, - сочилась трубка сладеньким ядом, - Сергуня - он что? Холостой-свободный, только за свою башку тревожится. А у тебя ж семья. Ты о ней думаешь? - А что тебе моя семья? - ощетинился я, - Пугать меня собрался, что ли? - Объясняю, Санек, - с ласковой яростью ворковал Генка, - Ты мне согласие дал работать? Дал. Обязательство нарушил? Нарушил. А я под это дело уже бабки зарядил хорошие, процесс запустил, понимаешь. А ты мне взял и обломал все, корефан. Так что - давай, Санек, ищи-ка ты покупателя на свою квартирку. Всех убытков ты мне не возместишь, конечно, да уж ладно... - Ты что ерунду мелешь?! - беспомощно возмутился я, - Я что, договор с тобой подписывал? - Надо будет - и договор появится, - со смешком "успокоил" меня Генка, - Нотариально заверенный. Если по понятиям жить не умеешь. Короче. До завтра еще думай, в десять мне позвони. Согласен - все остается в силе. Нет - не обижайся, Саня, но бизнес есть бизнес. За просто так себя на бабки ставить я не позволю. Все, бывай. Вот, оказывается, как это бывает. Я прерывисто вздохнул, пытаясь унять обморочную слабость и подступившую тошноту. Да что же это такое, черт побери?! Жил себе, никого не трогал и - на тебе. Я же не авантюрист какой - нормальный человек. Казалось, все эти разборки, кидалова, мочилова - где-то совсем в другом мире. А таким как я, чего бояться? Нас это не касается. Живи спокойно, в авантюры не лезь, пьяных обходи, в уличные скандалы не ввязывайся, Светку по вечерам на улицу не выпускай. Еще бы барбоса завести поздоровее - и тогда совсем бояться нечего. Да видно, какая-то шестеренка во вселенском механизме сбой дала, вот и очутился я непонятно где. Не в своем мире. В этом мире негры с парашютом прыгают и вежливые бандиты людей бомжами делают. Где же обратный вход, а? Кажется, его и нету. Система ниппель.... - Александр Георгиевич, - вывел меня из ступора голос шефа, - У Вас все в порядке? - А?.. Да-да, извините, задумался.... - Есть заказ на Большой Грузинской. Его Володя принял, но он сейчас срочную работу делает. Спросите его, он все объяснит. - Ясно. Сделаю. - Угу. И вот что... Как управитесь, на сегодня можете быть свободным, - он пытливо глянул на меня, - По-моему, Вам отдохнуть не помешает, а? Вы когда в отпуске были? - Давно. Года полтора назад. - М-да. Ладно, подумаем. Только позвоните, как закончите. Пройтись - это было куда как кстати. В офисе я бы весь извелся. Закинув на плечо рабочую сумку с инструментом и софтом, я зашагал к метро. А мысли трусливо ускользали в сторону от обдумывания того, что свалилось на меня. Интересно, думал я, а может ли добрый человек быть хорошим начальником? По всем правилам получается, что нет. Нормальному работяге его доброта по барабану, он свою работу и так хорошо делает, ему достаточно справедливости. А вот сачок этим вовсю пользоваться будет: ой, да у меня жена болеет, да у меня желудок больной, да окажите помощь, да отпустите пораньше.... Да даже если и не сачок, а в самом деле у него так? Добрый начальник будет ему сочувствовать, помогать, отпускать - а делу от этого какая польза? В конце концов и нормальный работяга возмутится: чего ради я должен и за себя, и за того парня пахать? За те же деньги? Ибо премиальные ушли на помощь тому самому парню. Уйдет, и кто ему что скажет? Он не Армия спасения, в конце концов. И получится, что начальник и хороших людей растерял, и дело развалил. Из-за того, что добрый. Но вот у шефа как-то все же получается и дело держать, и человеком оставаться. Нет, все же хорошо, что я не ушел сдуру. Заказ был ерундовым - на час работы. А хозяин, пожилой журналист Марк Иосифович - щедрым. Сверх оплаты по квитанции еще сотню подкинул и попросил телефон оставить, чтобы напрямую обращаться, если что. Побольше бы таких клиентов, тогда бы мы и на геночек всяких плевали с высокой колокольни. Напротив дома Марка Иосифовича высилась глыба входа в зоопарк. Людей у входа было совсем немного - середина недели, детвора в школе. Больше всего было бабушек с внуками, да молодых парочек студенческого возраста. Мы с Ленкой в свое время так же сбегали с лекций и гуляли здесь. Только зоопарк тогда был еще старый, неухоженный, Ленка всегда в нем зверей жалела. А я ведь так и не побывал в нем после реконструкции. Светку Ленка водила, мне все некогда было. А может, зайти? Ближайшее будущее было - как свинцовый грозовой фронт без конца и края, а я перед ним - как легкий спортивный самолетик: ни подняться, ни облететь - класс у меня не тот, мощи не хватит. И на запасной аэродром не уйти - нету его просто. Остается стиснув зубы, переть вперед, да молиться, чтоб кривая вывезла. Но пока гроза еще не начала швырять самолетик, как беспомощную бабочку, у пилота есть еще пара свободных минут, чтобы напоследок глубоко вздохнуть, на солнышко глянуть, сигаретой затянуться, да вспомнить что-нибудь доброе - потом времени на это не будет. И я направился к зоопарку. Чтобы хоть ненадолго отдохнуть от напастей, чугунной плитой свалившихся мне на шею. Зоопарк жил своей жизнью - добрый и безмятежный параллельный мир посреди безумного мегаполиса. Здесь даже не был слышен уличный шум. Хотя, скорее всего, я его просто не замечал, бездумно поглощенный созерцанием существ, которым не было никакого дела до нашей суеты. Я неторопливо брел между клеток и вольеров и с давно забытым веселым удивлением узнавал в обитателях зоопарка нас с вами. Глядя на карамельно-розовых фламинго - грациозных, нескладно-изящных, с дивными горбатыми клювами, я почему-то сразу вспомнил французов. Неторопливо-мудрый, с ласковыми шоколадными глазами красавец жираф Самсон Ленинградов в прошлой жизни был, наверное, нашим профессором прикладной математики Азаровым - доктором наук и мастером спорта по альпинизму, грозой наших зачеток и сердец первокурсниц. Бредущий крадущейся походкой бурый сип хищно втягивал голову в сутулые плечи и с тоскливой злобой поглядывал на меня поверх могучего белого клюва - ни дать, ни взять бандит Горбатый из Говорухинского "Места встречи...". Невольно я задержался у клетки длиннохвостой совы-сипухи. На первый взгляд, ничего в ней не было особенного. Но чем больше я смотрел на нее, тем больше она мне нравилась. Опрятная, чистенькая, скромно сидящая в уголке - вылитая симпатичная застенчивая монашка. Прелесть, а не птица. Эх, а ведь сколько славных девчонок остаются без своего женского счастья только из-за того, что нам, дуракам, в первую очередь яркие перышки в глаза бросаются. Приглядеться повнимательнее - ведь такая красота откроется! А нам все некогда.... Но куда это моя прелесть смотрит? Куда-то вниз. Что она там увидела? Из-под перевернутой алюминиевой плошки на полу совятника неторопливо выбрался хомяк. Серый, размером с крупную мышь. Потянулся, зевнул, повертел щекастой головой и принялся озадаченно чесаться задней лапкой. Ребята, где это я? Куда это я попал? Все такое вокруг незнакомое.... И от внезапной жалости к этому малышу-нескладехе я аж прикусил кулак. Эх, парень, вот ты п_о_п_а_л.... Ну точно как я. Еще минута-другая, и все. И не потому, что ты дурак - ты такой, каким тебя природа создала, и в своей клетке или норке ты был вполне адекватен. Жил себе спокойно, чесался, щеки пшеном набивал, никого не трогал и был доволен жизнью. Но вот просто сложилось так, что угораздило тебя родиться в том месте, где вашего брата для корма выращивают. И ни в чем ты не виноват, просто так вышло.... Сова, между тем, неторопливо и бесшумно спорхнула вниз, с интересом глядя на хомяка. Как это я его ночью не заметила во время кормежки? Ну ничего, легкий полдник - вещь очень даже приятная.... Хомяк испуганно замер, потом неловко засеменил в угол клетки. Сова перепорхнула за ним следом.
И вот ведь что самое жуткое - не было в ее поведении ничего такого кровожадного, злобного. Только стремление к порядку. Что это такое? Мясо себя так вести не должно. Оно должно спокойно лежать и ждать, пока его съедят. Чего это ты разбегался, глупый? Сиди спокойно, так лучше будет, для тебя же стараюсь. Вот точно так же, наверное, старательный, благочестивый и туповатый инквизитор старался поскорее отправить на костер еретика, искренне заботясь о спасении его души и недоумевая, почему этот идиот не понимает своего счастья. - Бабуль, смотри! - прилип к ограждению пухлощекий карапуз в вязаной шапке с помпоном, - Сова мышку поймать хочет! - Ох, Димочка, - забеспокоилась подошедшая бабушка, - Пойдем отсюда, ничего тут интересного. Вон - кенгуру прыгают, пойдем... - Не пойду! - вцепился в трубу ограждения пацаненок, - Она ее съест! Бабуль, скажи ей! - Пускай съест! - живо встряла девчушка с кукольным личиком, - Я ни разу не видела! - И вот ведь свинюшка маленькая, во все глаза смотрит, аж рот разинула. - Ты что, дура! - мальчишка готов был уже зареветь, - Она же живая! - И пускай! - ликовала маленькая эсэсовка, - Давай, совушка, хватай ее! Никогда не думал, что смогу возненавидеть ребенка. Черт. Отдохнул, называется. Сваливать отсюда, сваливать... Я встал, чтобы уйти, не оглядываясь, но никак не мог оторвать взгляд от клетки, где совершалось аккуратное, опрятное, неумолимое убийство. Сова деловито загнала хомяка в угол возле сетки, растопырила очень красивые полосатые перья. Вот и все... И тут хомяк вдруг повел себя совсем не по-хомячьи. Рывком вскочил на задние лапы, выставил передние, оскалил зубы (хотя какие у него там зубы - название одно). И скакнул на сову, пытаясь тяпнуть ее прямо в клюв! Сипуха оторопела. Ничего себе заявочки! Совсем закуска обнаглела. Хомяк скакнул еще раз. Сова села на хвост. Но быстро пришла в себя - нет, не пропали охотничьи инстинкты, просто притупились немного от сытой жизни. В следующий момент она цапнула когтистой лапой то место, где мгновение назад был хомяк - гм, утратила немного навык. Ну ничего, сейчас, сейчас... - Ба-бу-ля-а!! - зашелся в отчаянном реве пацаненок Димка, молотя ладошкой по сетке, - Ну прогони ты ее! Не трогай мышку, дура!! У клетки начал собираться народ. - Не, ну это ваще дурдом, - озабоченно проговорил тощий, как грабли, парнишка с сосисками-дрэдами на голове, - Что, нельзя их в другое время кормить - надо, чтоб чипиндосы всякие видели? - Когда положено, тогда и кормят! - отбрила его красивая ухоженная мама маленькой садистки. Судя по всему, ей тоже нравилась сцена охоты. - Будут тут еще всякие хиппари сопливые советы давать! - Херня это все, - осторожно возразил "сопливый хиппарь", - Они на воле по ночам жрут, пускай бы и кормили их по ночам, пока не видит никто... - Уйди, дура такая! - бился в истерике Димка, - Тьфу! Он плюнул в сову, но слюни только потекли по его трясущемуся подбородку. Э-э, пропади оно все пропадом! Я поднырнул под ограду, двинул кулаком по гладкой сетке. Хоть бы хны. Тонкая, но прочная, зараза. Я суетливо раздернул молнию сумки, выхватил бокорезы. Прочная, да тонкая... Двумя щелчками перекусил соединения полотен сетки, рванул отошедший край на себя, сунул руку внутрь. - Айда сюда, парень! А еще говорят, что у хомяка ума - с горошину. Серый комочек метнулся прямо ко мне на ладонь, я вытащил его наружу - встрепанного, дрожащего, обалдело вертящего розовой мордочкой с черными глазами-бусинами. - Мужчина, вы что хулиганите! - взвилась ухоженная мамаша, - Вам кто дал право инвентарь портить?! Возмущенный визг ее был заглушен разочарованным ревом дочери. - Ты, дядя, лучше хватай задницу в горсть и - скачками отсюда, - дал непочтительный, но дельный совет "хиппарь", - А то повяжут. - Дырку заделать надо... - копался я в сумке, выуживая обрывок проволоки. - Ничего, отец, чеши. Я заделаю. - Ага.... На, проволоку возьми. Торопливо покидая с хомяком в кулаке место схватки, я оглянулся и успел заметить Димку, размазывающего слезы и сопли по сияющей рожице.
Сергей задумчиво вертел чашку, глядя, как кофейная гуща образует на стенках замысловатые коричневые иероглифы. Вздохнул, звякнул чашкой о блюдце. - Нет, Саня, не могу я ствол достать, - проговорил он, не отводя глаз. - Точнее, смог бы, сегодня это - дело нехитрое. Только зачем это тебе? - А что мне остается? - И что, думаешь, сможешь выстрелить? - Не знаю, - честно признался я, - Но наверное, смогу, если совсем уж прижмет. А что делать? Если Генка квартиру отберет, куда нам деваться? К старикам перебираться? Мои - в деревне, у них самих домишко маленький. У Ленки они - вообще в коммуналке живут. А работать где, а то, а се?Пристрелю гада, и гори оно все синим пламенем. Пусть сажают, зато хоть семья с квартирой останется... Сергей внимательно посмотрел на меня. - Слушай, а ты здорово изменился за эти дни. Даже внешне - весь подтянулся как-то, пузо почти не видно, щеки ввалились.... - Э. Жизнь подтянула. Вон, Васька - и тот в драку кинулся, как жизнь заставила. А я же не хомяк все-таки. - Ты его Васькой назвал? - удивился Сергей. - А что? Плохое имя? Пока к тебе ехал, я его по всякому окликал, думал, как назвать. Он сидел себе и внимания не обращал. А на Ваську вроде среагировал - голову поднял, стал усами трепыхать.... - Так это же девчонка! - засмеялся Сергей, - Василиса! - А ты откуда знаешь? - А вот, смотри... - Ну и ладно. Василиса, так Василиса. - Давай, еще кофе сварю, - поднялся Сергей, - Ты пока включи комп, ага? Серегин хомяк, сидя в клетке, явно тяготился своим заточением и проявлял активный интерес к Васе-Василисе, сидящей рядом, в маленькой пластмассовой клеточке, куда ее поместил Сергей ("а то слиняет, ищи потом"). Василиса скромно, как и положено воспитанной девушке, грызла тыквенную семечку и не обращала на ловеласа никакого внимания. Вошел Сергей с дымящейся туркой в руках, разлил кофе по чашкам. - Включил машину? - Пароль введи. - А, да, - потыкал он в клавиатуру, - Грузись, машинка... Сел в кресло, отхлебнул горячущего кофе и подмигнул мне. - Нич-чо, Сань, не дрейфь - прорвемся. - Ты что задумал? - ясно было, что у Сергея созрел какой-то план. - Да я и раньше об этом думал, а раз теперь так все складывается - так нечего и думать, делать надо. - Да что делать-то? - У себя на сайте программу выложу, вот что. Для всех желающих. - Ты что - серьезно? - опешил я. - А фиг ли нам, взрослым кабанам? Пускай качают, кому не лень. - Слушай.... Неужели не жалко? - При чем тут "жалко-не жалко"? Просто надо так. Она ценная, пока у одного в руках. А этот один, как ты убедился, наворотить всякого может. А так - совсем другое дело. Завтра в любом ларьке купить можно будет. - Но все-таки... - Сань, ну ты заколебал, елки! Что, ждать надо, пока этот козел твою дочь украдет? Или маманю мою? Их-то к себе не привяжешь. Все, решили. Модем вруби.... Появление хомяка в семье вызвало радостный Светкин визг и умильное Ленкино сюсюканье. Только имя Василиса ей не понравилось. - Долго выговаривать, - заявила она, - И какая она Василиса? Василиса - это что-то такое могучее, а она вон какая маленькая. - А что делать? - расстроился я, - Она только на Васю отзывается. - Тогда пусть будет Бася! - недолго думая, решила Ленка. - Что еще за Бася? - Сериалы надо хоть изредка смотреть, папуль! - назидательно отозвалась Светка, - тогда будешь знать, что Бася - это уменьшительное от Барбары. На том и порешили.
Генке я назавтра не звонил. Работал себе спокойно и упивался сладким мстительным чувством, представляя, как тот сейчас поглядывает на телефон в уверенности, что я вот-вот позвоню и паниковским голосом буду скулить: дескать, возьмите меня, я хороший. А вот черта тебе лысого. Хоть Волобуев из нас я, но пресловутый меч получишь ты. Генка позвонил сам. Откуда он мой рабочий телефон узнал, интересно? Я ему не давал. - Здоров, Сань, - голос Генки был вполне миролюбивым. Наверное, решил, что не стоит сразу палку перегибать, если я и так никуда не денусь, - Чего не звонишь? - Да работы много, - небрежно ответил я, - Некогда. - А-а. Ну ты как - надумал, нет? - Холодеет, холодеет голосок-то... - Насчет чего? А-а, насчет программы-то? Да нет проблем, записывай адрес, - весело продиктовал я ему название Серегиного сайта, - Она там выложена, называется "Акакий". Бери да скачивай. И тратиться не надо. - Чо-о?! - Не понял, что ли? У Сереги она на сайте выложена, со вчерашнего дня еще. Заходи, да скачивай, народ уже вовсю качает. Название запомнил? А-ка-кий. - ХРЕНАКИЙ!! Ну, Саня! Н-ну, блллин!! - Ген, ты чего? - не мог я удержаться от смеха, - Что-то не так? - Смеешься, крендель?! - ярился Генка, - Хрен ли ты смеешься, ведь такие бабки упустил, кретин! - Засунь их себе... Сам знаешь куда. Бывай здоров. - Я-то буду. А вот как ты - не знаю... - грохнул трубкой Генка. Я сладко потянулся. Пле-вать нам на этого Геночку. Утром позвонил Марк Иосифович, спросил, не могу ли я помочь его знакомому - у него с "макинтошем" проблемы. Наконец-то начал своей клиентурой обзаводиться. Может, и в самом деле, соскочил я с этой дурацкой конвейерной ленты невезухи? Тогда очень даже здорово, что та самая шестеренка сбой дала!Глава седьмая Протирая заспанные глаза, я вышел из подъезда. Ну за каким дьяволом так рано требуется на этот аэродром ехать? На пару часиков позже вполне нормально было бы. Но Сергей позвонил вчера и сказал, чтобы в пол-шестого я уже был у дома, они за мной заедут. (Светка проявила к этому живейший интерес и заявила, что тоже хочет. Номер не прошел - у Ленки была запланирована варка варенья. Пришлось пообещать взять с собой в следующий раз.) Ждешь этих выходных, ждешь, и ни фига тебе не выспаться. Так, брюзжа спросонья, я отчаянно зевнул и полез за сигаретами. Во двор въехал серебристый джип. Кажется, такой называется "Лексус". Красивая тачка, что говорить. Джип остановился у моего подъезда, распахнулись дверцы и из машины лениво выбрались двое. Угу. Все, как положено. Похожи, как два газовых баллона. Ш е и, сарделькообразные пальцы с золотыми "гайками", черные майки, дорогущие кроссовки, узкие черные очки. Быстро посмотрели по сторонам, заметили меня, переглянулись. Я отвернулся. Быки направились в мою сторону. - Командир, - услышал я ленивый голос, - Закурить есть? - Держи, - протянул я пачку "Явы". - А че такую дрянь куришь? - вплотную подошли, паразиты, не обойти... - Не нравится - не бери, - пожал я плечами, - Пустите, мне пройти надо. - А че так грубо отвечаешь? - Ну и рожи, блин... Специально их таких разводят, что ли? А рожи-то побитые, вон, на скулах свежие ссадины и из-под очков фингалы светятся. - Чего надо-то? - безнадежно попытался я оттянуть неизбежную развязку. Эх, Генка, что же ты за пакостник все-таки... Глупо как - возле собственного подъезда... Откуда они знают, что я в это время выйду? Неужели телефон прослушивали? - Че так грубо отвечаешь, командир?! - пока несильно пихнул меня в грудь один бык, дохнув в лицо мерзким букетом перегара, лука и мятной жвачки. Что там Серега советовал? Двинуть и сматываться? Двинешь такому - только кулак отшибешь, а он и не почувствует. Не кричать "помогите", а кричать "пожар"? Да хоть что кричать - как это я начну голосить-то? Стыдно, неловко. - А ну, пусти! - попытался я оттолкнуть ближнего и слетел с крыльца от мощной плюхи в ухо. Начинается... Под руку мне попался обломок кирпича. Вскочив, я прижался спиной к стене, сжимая холодный шершавый снаряд. - Только подойдите, гады, - проговорил я срывающимся голосом, - Проломлю башку, а потом хоть убейте! - Сердце колотилось в глотке, волной поднималась незнакомая отчаянная ярость. - Вахтанг! - послышался вдруг хриплый крик у соседнего подъезда. Задрав голову к окнам, кричал Семеныч. Еще раз кликнув Вахтанга, он оглушительно свистнул. Верные его адъютанты Тузик с Дамкой крутились рядом, настороженно скалясь. Распахнулось окно на третьем этаже, в него высунулась Натэлка Сихарулидзе, дочь нашего участкового. В махровой повязке на голове и малиновом купальнике - видно, занималась аэробикой с утра пораньше. - Что кричишь, дядя Слава? - Батя где? - В ванной. Умывается. - Зови сюда, тут какие-то пидоры Сашку Волобуева лупят! - Ладно, сейчас, - скрылась Натэлка. - Ты чо, козел! - рыкнул один из быков, - Хавальник заткни! - Да пошел ты... - спокойно отозвался Семеныч, - Давай, дернись, мои коблы тебе живо оттяпают все, что надо. Тузик с Дамкой, в подтверждение его слов, тихо зарычали, нервно морща морды. Быки несколько растерялись. Что-то выходило не по плану. А дальше все произошло очень быстро, хотя на словах это выглядит гораздо длиннее. Негромко порыкивая, во двор въехала заляпанная грязью "Газель". Отъехала дверь, и оттуда высыпала вся наша компания. Быстро оценили обстановку и неспешно направились к нам. И, судя по их виду, в их намерениях не приходилось сомневаться. Впереди всех спешил маленький аккуратный Мося. И был он, как наглядная иллюстрация к цитате Великого Кормчего: "Китайский народ часто называют миролюбивым. Это не так. Китайский народ любит подраться!". Я им просто залюбовался - такое удовольствие сияло на его лице от предвкушения хорошей драки! Так азартно сжимались и разжимались его тонкие бамбуковые пальцы! Сейчас это был не вежливый студент-филолог и искусный кулинар. Боец это был - с пластикой молодого тигра и ледяной улыбкой камикадзе в последнем пике. Вслед за авангардом подтягивались основные силы - неспешно разминали пальцы, поплевывали на ладони, как перед работой, которую привыкли делать хорошо и обстоятельно. В арьергарде выступал Лаэрт, долго выбиравшийся с водительского места, но зато вооруженный бейсбольной битой размером почти с его ногу. Быки застыли. Такой оборот дела их явно не устраивал. - Э, студенты! - жизнерадостно окликнул их Сергей, - Вам что, вчерашнего мало было? И в этот момент с другой стороны двора, безбожно воняя дизельным выхлопом, въехал "КРАЗ" моего соседа Ильи Проскурина. Илья с ходу вник в ситуацию и, остановив машину, выбрался наружу, внимательно глядя на нас и похлопывая монтировкой по мозолистой лапе размером с суповую тарелку. Нервы быков не выдержали. Скакнув в джип, они рванули мимо "КРАЗа" - "Газель" наглухо перегородила основной въезд. В узкий промежуток между могучим бампером самосвала и стеной. Раздался жуткий скрежет обдираемого лакированного бока и рвущегося металла серебристой обшивки. Лаэрт аж сморщился, как от нестерпимой зубной боли. - Оборзели в корень, бычье! - возмущенно рявкнул им вслед Илья, - Только вчера бампер покрасил! - Что случилось, Саша? - в фуражке и милицейской кожанке, наброшенной на спортивный костюм, неторопливо вышел из подъезда участковый Вахтанг, флегматично почесывая благородный кахетинский живот. - Да я и сам толком не понял. Докопались какие-то. - Э. Заколэбала эта лымыта, - посетовал капитан Сихарулидзе, получивший московскую прописку два месяца назад, - Номер запомнил? - Я запомнил, Вахтанг, - подал голос Семеныч, - Запиши, а то забуду. - Хорошо, - кивнул Вахтанг, - Маладэц. Саша, потом ко мне зайди, я скажу, как правильно заявлэние написать. Я пока ребятам позвоню, они по базам данных эту тачку пробьют. - Да черт с ними, - махнул я рукой, Мне некогда, я на прыжки еду. - Никаких "шорт с ними", - строго проговорил капитан, - Вечером зайди, составим. Заколэбала лымыта, - с явным удовольствием повторил он. - Наказыват надо! Заходи, Саша, Манана хинкали дэлать будет.
Умытая Варшавка тихо шуршала под шинами "Газели". Проехали Пражскую станцию метро. Впереди вставали айсберги новостроек. Я прижимал к опухшему уху холодную банку "пепси-колы" и мне было очень хорошо. - Саня, - вежливо окликнул меня Мося, - Сказы, позалуйста, тебе первый прызок цто напоминал? - Честно? - смущенно хмыкнул я, - А тебе зачем? - Да-да, цестно! Позалуйста! - Мося - филолог, - важно пояснил Витек, - Материал для диссертации собирает. - Первый сексуальный опыт, - мужественно признался я. И, как мог, объяснил, почему. Взрыв возмущения потряс стенки кабины. Я аж испугался. Что я такого сказал-то? - Да ты что! - громче всех гремел Витька, - как можно вообще прыги с каким-то презренным сексом сравнивать?! Да они в сто раз лучше, это любой попрыгун знает! И все наперебой принялись втолковывать мне, почему прыжки лучше секса: - Во-первых, безопаснее - предохраняться не надо! - Можешь за один день сколько угодно раз, и еще хотеть! - А можешь спокойно сказать, что не хочешь, и никого не обидишь! - Можешь хоть втроем, хоть впятером! - Можешь вообще в одиночку - и никто дразниться не будет! - А то, что ты весь в ремнях и лямках - вовсе не извращение! - И не надо для партнера ни на кабак, ни на цветы тратиться! - И не надо бояться, что супруг партнера застукает! - А шлем - с камерой!!! - А вот еще, прикинь, - знаком угомонил всех Сергей, - У Михалыча знак есть, "Парашютист-инструктор". Вроде твоего, только покруче: купол, самолет, мужик в свободном падении и цифры - 5 тысяч. Может он с таким знаком, скажем, в метро проехаться? Или в гости пойти? Да запросто! А представь, учредили бы знак "Секс-инструктор" - надел бы ты его? И как этот знак должен выглядеть? Все мгновенно включились в дискуссию по обсуждению эскиза этого знака. Какого размера должен быть знак? В виде чего? Должен ли он быть монолитным, или снизу должна, как у парашютного знака, болтаться подвеска? Или лучше - две? А если инструктор - дама? Ей - такого же образца или специальный? Заспорили до хрипоты. - Всо, мужики, - прекратил веселье сидящий за рулем Лаэрт, сбрасывая скорость и подруливая к остановке, - Заткнулысь. Вон, Зынка бежит. С автобусной остановки махала нам ладошкой и сияла улыбкой и всеми своими веснушками рыженькая Зина. И все заткнулись. КОНЕЦ
82. О ГОСУДАРСТВЕ Царь Арташир сказал: - Религия - фундамент мира, а правитель - его страж. Строение без крепкого фундамента быстро разрушается, дом, не имеющий сторожа, подвергается опасности грабежа.83. ТРИ ИЗРЕЧЕНИЯ ЗА ТЫСЯЧУ ДИНАРОВ Рассказывают, что во времена Хосрова один человек расхаживал по улицам и выкрикивал: - Кто хочет купить три изречения за тысячу динаров? Подходите, покупайте! Когда царь это услышал, он подозвал человека и спросил: - Что это за изречения? - Положи динары, и тогда ты их услышишь, - ответил мудрец. Когда динары были приготовлены, он сказал: - Первое мое изречение гласит: "Нет в твоем царстве ни одного по-настоящему порядочного человека". Второе мое изречение гласит: "Хотя все люди таковы, невозможно избегать их и без них обходиться". Третье изречение вытекает из предыдущих: "Царь должен знать меру зла, заключающуюся в людях, дабы в большей или меньшей степени избегать их". Понравились эти изречения царю. Он похвалил мудреца и велел выдать ему приготовленные динары, но тот от денег отказался. - Почему же ты так настойчиво спрашивал их и даже захотел, чтобы их заранее приготовили? - удивился царь. - А я задумал проверить, найдется ли в наше время хоть один человек, который готов расплачиваться золотом за мудрость, - ответил философ.84. О БЕЗДЕЛИИ Ануширван сказал: - Безделие возбуждает праздные мысли, а праздные мысли возбуждают беспокойство.85. ПУСТЬ НАДЕЮТСЯ... Один шах наказал своему сыну: - Когда ты станешь шахом, не прибавляй жалованья твоим воинам, дабы не уменьшилось их служебное рвение из-за того, что они не будут нуждаться в тебе. Но и не доводи их до нищеты, дабы они тебя не возненавидели. Давай каждому столько, сколько ему приличествует получать. Действуй так, чтобы их надежды на тебя все возрастали, а твои дары им не увеличивались.86. КОПЬЯ, СТРЕЛЫ И МЕЧИ Бузурджмихр сказал: - Некоторых помощников царя можно уподобить метательному копью - они охраняют только на почтительном расстоянии. Другие напоминают стрелы - они улетают и не возвращаются. Третьи же похожи на мечи, которыми можно пользоваться лишь на близком расстоянии.87. НЕЛИШНЯЯ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ Хосров сказал: - Не обнаруживай свою ненависть по отношению к тем, кого ты не в силах удалить от себя.88. РАЗРУШАТЬ ЛЕГЧЕ, ЧЕМ СОЗИДАТЬ Бузурджмихра спросили: - Почему друзья легко превращаются во врагов, в то время как враги с большим трудом становятся друзьями? Он ответил: - Разрушить дом легче, чем его построить, разбить сосуд проще, чем его починить, истратить деньги легче, чем их приобрести.89. ВО ВСЕ ВРЕМЕНА ГОДА Он же говаривал: - Хороши фрукты в месяце тешри, цветы - в месяце нисане), а девичья краса, юношеская ловкость и скромность чужеземца - во все времена года. ( Тешри - октябрь - ноябрь. Нисан - апрель - май.)90. ДА ПОУМНЕЮТ ВРАГИ! Царю Хосрову был задан вопрос: - Кому из людей ты пожелал бы в первую очередь поумнеть? Он ответил: - Моим врагам. Замечено, что умные, замыслив злое, очень редко выступают в поход. Глупых же ничто не останавливает от безрассудных поступков.91. ЧЕТЫРЕ УТЕШЕНИЯ Когда Бузурджмихр был заключен в тюрьму, его друзья обратились к нему с вопросом: - Чем ты утешаешься в своем несчастье? Он ответил: - Четыре изречения повторяю я сейчас. Во-первых, говорю я себе, все предопределено судьбою, и случившегося невозможно было избежать. Во-вторых, говорю я себе, если эти страдания и выше моих сил, мне остается только одно - терпеть. В-третьих, говорю я себе, можно было бы попасть в еще более страшную беду. И в-четвертых, говорю я себе, возможно, избавление уже близко, а я об этом еще не знаю.92. ТРИ ТАКТИКИ Один из царей, завоевав большую область, дал приказ своему военачальнику: - Будь другом для хороших людей, тираном - для людей дурных и применяй закон по отношению ко всем остальным.93. ЕДИНСТВЕННЫЙ ДОСТОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК Однажды царь сильно разгневался на Бузурджмихра и повесил его. Когда об этом узнала царская дочь, она побежала с непокрытой головой среди толпы мужчин. Ее настигли у самой виселицы, возле которой она стояла с покрытой головой. - Почему ты так странно поступила? - спросил ее царь. - Потому что он - единственный мужчина, который достоин того, чтобы к нему относились с уважением, - ответила она. ( Женщине показываться в обществе мужчин с непокрытой головой считается в Иране неприличным.)
94. ЧЕМ МОЖЕТ ГОРДИТЬСЯ ГОРОД Шах Шапур сказал: - Пять вещей украшают всякий город: царь-победитель, справедливый судья, богатый рынок, искусный врач и полноводная река.95. КОГО БОЛЬШЕ НА СВЕТЕ? Хосров спросил одного из своих мудрецов: - Кого больше на свете - людей или дьяволов? - Если курдов и торговцев причислять к людям, то, пожалуй, людей будет больше, чем дьяволов, - ответил тот. ( Это изречение отражает враждебное отношение персов к курдским племенам, характерное для того времени.)96. ПОЧЕМУ ТАК БЫВАЕТ? Бузурджмихр сказал: - В жизни бывает так: к тому, кто тебя любит, ты совершенно равнодушен, а к тому, кто тебя ненавидит, ты пылаешь страстью.97. КТО ЛИШЕН НЕДОСТАТКОВ Бузурджмихра спросили: - Кто лишен недостатков? - Лишь тот, кто бессмертен, - ответил он. ( То есть только боги.)98. ЗА ЧТО ЕМУ ПЛАТЯТ Жена Бузурджмихра задала своему мужу какой-то вопрос, на который он не смог ответить. Тогда она ему сказала: - Ты ведь советник царя и получаешь большое жалованье, а не можешь ответить на мой вопрос! На это он ей возразил: - Я получаю жалованье за то, что я знаю, а не за то, чего не знаю. Если бы мне платили за то, чего я не знаю, то всех царских сокровищ не хватило бы, чтобы со мной расплатиться. Ибо то, что мне неведомо, неизмеримо больше того, что я знаю.99. КТО В ЧЕМ НУЖДАЕТСЯ Мудрец Эсфендияр говаривал: - Самая послушная лошадь нуждается в кнуте, самая скромная женщина нуждается в муже, самый умный муж нуждается в совете других.100. О ВИНЕ Хосров сказал: - Вином можно на время смыть горе, приставшее к сердцу.101. КРАСНОРЕЧИВОЕ МОЛЧАНИЕ Когда скончался царь Кейкобад, один из его мудрецов сказал: - Вчера он много говорил, но сегодня увещевает гораздо сильнее, хотя и не говорит вовсе.102. СЕРДЦЕ И ТЕЛО Один мудрец сказал: - Сердце нуждается в разуме не менее, чем тело в пище.103. СУДЬБА ЛЮДЕЙ И ИХ ДОСТОИНСТВА Мудрец Шапур сказал: - Когда я вижу, что процветают дела глупцов и очень плохи дела умных, я прихожу к убеждению, что судьба людей не находится ни в какой связи с их достоинствами.104. О ЦАРСКОМ ОКРУЖЕНИИ Арташир сказал: - Окружи себя тем, что достойно тебя, дабы не дать доступа тому, что тебя недостойно.105. СОВЕТ ЖЕНЫ Персидский мудрец Бузурджмихр любил говорить: - Когда тебя обуревают противоречивые мысли и ты не можешь найти правильного решения - посоветуйся со своей женой и делай противоположное тому, что она тебе скажет. Ибо действовать по совету жены - значит действовать во вред себе.106. ПЕЧАЛЬ И ДОСАДА Спросили Mapдавиджа: - Какая разница между печалью и досадой? Он ответил: - Когда на человека обрушивается несчастье, он сильно печалится, когда же его постигает неприятность, он только досадует.107. ХОСРОВ И НИЗКОРОСЛЫЙ Однажды к шаху Хосрову на улице подошел низкорослый человек и начал плакать и причитать: - О, молю тебя, сверши правосудие, меня обижают! Хосров отвернулся от него и ничего не ответил. Тогда один из вельмож спросил: - Почему ты не захотел прислушаться к его жалобе? Шах ответил: Низкорослых не обижают. Тогда жалобщик взревел, как бык: - О господин мой шах! Мой обидчик ростом ниже меня! Услышав это, Хосров улыбнулся и приказал ему изложить свое дело.
ГЛАВА III ПОЛЕЗНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ ИНДИИСШХ МУДРЕЦОВ108. УТЕШЕНИЕ Говорят, что когда у индийцев умирает человек, его друзья вооружаются, подходят к дому покойника и обращаются к его родным с такими словами: - Покажите нам, кто умертвил близкого вам чело века, мы убьем его. Им отвечают: - Его убийца незрим, победить его нельзя. Тогда пришедшие говорят: - Не стоит вам так сильно горевать, если власть его настолько велика, что никто из нас не в силах с ним бороться. Так они утешают скорбящих.109. НЕИЗЛЕЧИМОЕ РАНЕНИЕ Один мудрец сказал: - Рана от копья быстро заживает, но ранение, причиненное словом, неизлечимо.110. О СТРАСТЯХ Один мудрец сказал: - Земные страсти подобны морской воде. Чем больше ее пьешь, тем сильнее испытываешь жажду.111. КОМУ НЕТ ПОЛЬЗЫ ОТ УЧЕНИЯ Один мудрец сказал: - Учение придает еще больше ума умному, но глупцу оно идет во вред. Точно так же солнце помогает видеть здоровым глазам и причиняет страдания глазам больным.112. НЕ ВЕРЬ ВРАГУ Один мудрец сказал: - Не верь своему врагу, даже когда он говорит тебе приятное. Помни, что вода, нагретая огнем до кипения, часто проливается и гасит огонь.113. ЧЕТЫРЕ КАЧЕСТВА Один мудрец сказал: - Вино сообщает каждому, кто пьет его, четыре качества. Вначале человек становится похожим на павлина - он пыжится, его движения плавны и величавы. Затем он приобретает характер обезьяны и начинает со всеми шутить и заигрывать. Потом он уподобляется льву и становится самонадеянным, гордым, уверенным в своей силе. Но в заключение он превращается в свинью и, подобно ей, валяется в грязи.114. ДУХ И ТЕЛО Один мудрец сказал: - Умные люди стремятся укрепить свой дух, глупые же заботятся лишь о том, чтобы укрепить свое тело.115. САМАЯ ПЛОХАЯ СТРАНА Одному индийскому мудрецу задали вопрос: - Какая страна хуже всех? - Та, где нет ни сытости, ни спокойствия, - ответил он.116. КАКАЯ ТЕНЬ ЛУЧШЕ ОТТЕНЯЕТ Другой мудрец сказал: - Золотая середина - вот лучший путь в отношениях между людьми. Вот пример. Столб, стоящий на солнце, подчас хуже виден, чем стоящий в тени. Небольшая тень оттеняет лучше, чем густая.117. О НЕПОСТОЯННЫХ ВЕЩАХ Один индийский мудрец сказал: - Следующие шесть вещей непостоянны по своей природе: тень тучи, дружба глупца, женская любовь, чрезмерное богатство, деспотический правитель, ложная слава.118. УТОМИТЕЛЬНЫЕ ЛЮДИ Один мудрец сказал: Есть пять типов людей, бесплодно утомляющих себя и своих близких: 1. Невежда, берущийся обучать других. 2. Человек, стремящийся к ложной цели. 3. Правитель, не советующийся со своими приближенными. 4. Человек, взявшийся за непосильное для него дело. 5. Лукавый служитель, надеющийся всех обмануть.119. СТРАЖ ЗДОРОВЬЯ Другой мудрец сказал: - Хорошее вино - страж здоровья. Его можно уподобить надежной опоре, придающей прочность строению.120. КОГО ЛЕГКО УЛИЧИТЬ ВО ЛЖИ Один мудрец сказал: - Следующие два человека легко могут быть изобличены во лжи: хвастливый воин, утверждающий, что он героически сражался на войне, хотя на теле его нет ни единой царапины; лицемерный святоша, который говорит, что ведет аскетический образ жизни, а у самого толстая шея и жирное тело.121. БЕЗНАДЕЖНЫЙ ГЛУПЕЦ Одного философа спросили: - Кого можно считать безнадежно глупым? Тот ответил: - Мужчину, который женился на красивой девушке и, оставив ее, уехал в далекую страну.122. НЕ К ЧЕМУ... Одного мудреца спросили: - На что не следует тратить слишком много денег? Он ответил: - На одежду, которая предназначена для покойника.123. БЕЗВОДНАЯ РЕКА - С чем можно сравнить женщину, у которой нет мужа? - спросили одного мудреца. - С безводной рекой, - ответил он.124. В ЧЕМ СХОДСТВО - В чем сходство между глупым и слепым? - спросили одного философа. - Подобно тому как слепой не отличает свет от тьмы, глупец не отличает разума от глупости.125. СИЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК - Кого можно считать по-настоящему сильным? - спросили одного мудреца. - Того, кто уберегает себя от сетей обжорства и разврата, - ответил он.ГЛАВА IV ПОЛЕЗНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ ЕВРЕЙСКИХ МУДРЕЦОВ125. ВОЗДЕРЖАННОСТЬ И РАСПУЩЕННОСТЬ Один мудрец сказал: - Воздержанность и распущенность проявляются не только в поступках, но и в словах.127. СИМВОЛИЧЕСКАЯ ГОЛОДОВКА Одного очень богатого человека спросили: - Почему ты недоедаешь? Ведь у тебя всего вдоволь! - Для того чтобы помнить о тех, кто голодает потому, что нуждается, - ответил он.128. О ТЮРЬМЕ Некто начертал на дверях тюрьмы: "Вот дом печали, где люди похоронены заживо. Здесь испытывается истинная дружба и познается мера ненависти врагов".
129. О СЛАБОМ ВРАГЕ И СИЛЬНОМ ДРУГЕ Мудрец сказал: - Слабого врага рассматривай как сильного. Не спускай с него глаз и остерегайся его. Сильного друга рассматривай как слабого. Помни, что всецело положившись на его поддержку, ты можешь оказаться битым врагом, равным тебе по силе.130. НЕ ТОРОПИСЬ МСТИТЬ Мудрец сказал: - Не следует царю торопиться с местью. Ведь он всегда, как только вздумает, сможет отомстить.131. МЯСО ЕСТ МЯСО Один аскет, увидев человека, который ел мясо, сказал: - Мясо ест мясо. ( Игра слов: "бесра" на сирийском языке означает слова "мясо", "плоть", "презренный", так что изречение может читаться также: "Презренный ест мясо".)132. МЯСО БЕЗ КРОВИ Говорят, что некий аскет попросил у бога показать ему мясо без крови, дабы он мог его есть. И бог - слава его доброте! - указал ему на саранчу и сказал: - Вот тебе мясо без крови...133. ДАР НЕ ПОГАШАЕТ ДОЛГА Мудрец сказал: - Человек, который, нарушив закон благочестия, совершил другое хорошее дело, не заслужил награды, так как дар не погашает долга.134. ВСЕ ХОРОШО В МЕРУ Мудрец сказал: - Обильная еда вредит телу так же, как изобилие воды вредит посеву.135 ПИСЬМО ИАКОВА Рассказывают, что когда Иосиф заключил в темницу своего брата Вениамина, их отец Иаков написал Иосифу письмо, в котором говорилось: "Пророки не крадут и не порождают воров". ( В библейской легенде говорится, что Иосиф посадил в темницу Вениамина, обвинив его в краже своего кубка Иаков и все его сыновья считались пророками.)136. ПРИМЕР ДЛЯ ПОДРАЖАНИЯ Рассказывают, что бог сказал Аврааму: - Знаешь ли ты, почему именно тебя я сделал своим другом? Авраам ответил: - Сообщи мне причину, о господи! Тогда бог сказал ему: - Из-за того, что ты избрал себе участь оскорбленного, а не обидчика. И, таким образом, все сейчас знают, что, для того чтобы благоволение божье к ним возросло, они должны следовать примеру Авраама.137. ОБМАНЧИВАЯ ВНЕШНОСТЬ Мудрец сказал: - Коварный человек подобен обнаженному мечу: внешний вид его привлекателен, но малейшая неосторожность в обращении с ним грозит увечьем.138. КАК РАСПРЕДЕЛИТЬ ВРЕМЯ Один человек наказал своему сыну: - Раздели свое время на три части. Одну часть посвяти молитве, другую - торговле, третью - отдыху. Отдыхая, ухаживай за своим телом. Если же будешь пренебрегать отдыхом - не сможешь выполнить остальные две обязанности.139. НЕ СУДИ ПО ВНЕШНЕМУ ВИДУ Мудрец сказал: - Не презирай человека, если его внешность неприглядна и он ходит в скромных, черных одеяниях. Возможно, в нем заключены, сокрытые от глаз твоих, такие достоинства, о которых ты и не подозреваешь.140. О ЧЕМ НЕ СЛЕДУЕТ ГОВОРИТЬ И ДРУГУ Некто сказал своему сыну: - Если ты обеднеешь, не сообщай об этом даже своим друзьям, дабы они не стали относиться к тебе высокомерно. Это причинит тебе боль.141. ЖИВИТЕЛЬНАЯ СИЛА УЧЕНИЯ Мудрец сказал: - Душа, в которой отсутствует мудрость, мертва. Но если обогатить ее учением - она оживает, подобно заброшенной земле, на которую пролился дождь.142. СНИСХОДИТЕЛЬНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ПРОСТУПКАМ Мудрец сказал: - Снисходительное отношение к небольшим проступкам присуще каждому умному человеку.143. О БОГАТСТВЕ Мудрец сказал: - Богатство скрывает все пороки.144. КАК УБЕРЕЧЬ СЕБЯ ОТ УГРЫЗЕНИЙ СОВЕСТИ Мудрец сказал: - Человек, который с самого начала ведет себя достойно, избавлен от угрызений совести.145. УПРЯМСТВО И СТОЙКОСТЬ Мудрец сказал: - Большой порок юности - упрямство - приводит иногда в зрелые годы к большому достоинству - стойкости.>>218855912
146. АНАЛИЗИРУЙ СВОИ ПОСТУПКИ Некто сказал: - Анализом своих поступков можно обнаружить допущенные ошибки.147. В ПРИЗНАНИИ ВИНЫ - ПУТЬ К ПРОЩЕНИЮ Некто сказал: - Признание заблудшего в своем безрассудстве равносильно мольбе о прощении, и она должна быть услышана. Его оправдание - в его раскаянии.148. О ВСПЫЛЬЧИВОМ ДРУГЕ Некто сказал: - Не надейся на вспыльчивого друга, даже если по натуре он добрый человек.149. СЕСТРА ГЛУПОСТИ Некто сказал: - Жадность - родная сестра глупости, которую сама предваряет.150. ТРЕПЕЩИ ПЕРЕД ЦАРЕМ Некто сказал: - Не переставай трепетать перед царем, даже если ты запросто вхож к нему, и тогда возрастет его милость к тебе.151. НЕЛИШНЯЯ ОСТОРОЖНОСТЬ Мудрец сказал: - Не делай своим домочадцем человека, которого чуждаются его родственники, ибо им выпало на долю больше общаться с ним, чем тебе, и они его лучше знают.152. КОГДА ОГОРЧЕНИЯ НЕИЗБЕЖНЫ У одного спросили: - У кого и в каком случае неизбежны огорчения? Он ответил: - У слабого человека, когда он на многое надеется.153. О ФАМИЛЬЯРНОСТИ Некто сказал: - Фамильярность уменьшает уважение и наносит ущерб истинной любви.154. ДАРЫ И БЛАГОДАРНОСТЬ Некто сказал: - Когда дары принимаются с благодарностью, количество даров возрастает. Когда же оскудевает благодарность - оскудевают и дары.155. ПОЧЕМУ ОН ВОСПОЛЬЗОВАЛСЯ ПОСРЕДНИКОМ Один написал другому: "Направляю к тебе такого-то и такого-то с просьбой помочь мне в моей нужде. Не осуждай за то, что я лично не явился к тебе. Я так поступаю для того, чтобы этот человек стал посредником в принятии твоего дара и был свидетелем твоего благожелательного ко мне отношения".156. НЕ ПРЕНЕБРЕГАЙ МАЛЕНЬКИМИ ЛЮДЬМИ Некто сказал: - Не пренебрегай маленькими людьми - они могут помочь тебе возвыситься.157. ПОРОК ЗРЕНИЯ, СВОЙСТВЕННЫЙ ГЛУПЦАМ Некто сказал: - Глупцы замечают только промахи людей и не обращают внимания на их достоинства. Они подобны мухам, которые норовят сесть только на воспаленную часть тела.158. ПЕНЯЙ НА СЕБЯ! Некто сказал: - Если ты претендуешь на вознаграждение, которое превышает твои заслуги, и тебе в нем отказано, - пеняй на себя, потому что ты запросил больше того, что тебе положено.159. О ПРИЧИНЕ СПОРОВ Некто сказал: - Когда люди спорят потому, что стремятся к истине, то спор этот неминуемо должен прекратиться, ибо истина бывает только одна, и оба в конце концов к ней придут. Когда же спорящие стремятся не к истине, а к победе, тогда спор все более разгорается, ибо ни один не может выйти победителем в споре без того, чтобы его противник не оказался побежденным.160. ПОЛЕЗНЫЙ СОВЕТ ПРАВИТЕЛЯМ Правитель, который задумал сделать всех своих подданных хорошими людьми, должен прежде всего сам стать хорошим человеком. Это необходимо, дабы он не уподобился чудаку, задумавшему выпрямить кривую тень, не выпрямив того предмета, который эту тень дает.161. НЕ СЕЙ НА БЕСПЛОДНОЙ ЗЕМЛЕ Некто сказал: - Человек, который хочет сделать доброе дело, должен хорошо проверить того, кому он благодетельствует, подобно тому как человек, желающий произвести посев, должен хорошенько проверить почву, избранную для посева: а не бесплодна ли она?162. СПРАВЕДЛИВЫЙ ПРАВИТЕЛЬ И ПРОЧНОСТЬ ГОСУДАРСТВА Некто сказал: - При несправедливом царе государство быстро приходит в упадок, а при справедливом - стоит незыблемо, ибо несправедливый правитель все разрушает, а справедливый - созидает. Но разрушение совершается быстро, а результаты созидания видны лишь по истечении большого времени.163. СТРАХ И УЖАС У мудреца спросили: - Чем отличается страх от ужаса? Он ответил: - Страх бывает перед искушением, ужас - после того как поддашься ему.164. ВЕРХ РИТОРИЧЕСКОГО ИСКУССТВА Некто сказал: - Высшая степень риторического искусства заключается в том, чтобы уметь выдавать истину за ложь, а ложь - за истину и заставлять людей делать то, чего они не хотят делать, и не делать того, к чему они стремятся. При этом надо так убедить их, чтобы они действовали с охотой, без всякого принуждения.165. ВСЕ ДОЛЖНО ИДТИ НА ПОЛЬЗУ Некто сказал: - Человек молчит - разум спит, человек говорит - разум бодрствует. Когда то и другое в меру - разум достоин похвалы. Отсюда следует, что и бодрствование, и сон, и молчание, и разговор - все должно идти на пользу человеку.164. ЛУЧШЕ ПРОМОЛЧАТЬ Некто сказал: - Я часто раскаивался в том, что говорил, но редко сожалел о том, что молчал.167. В ПЛЕНУ СВОИХ СЛОВ Некто сказал: - Пока слово не произнесено, оно - узник того, кто собирался его сказать. Когда же слово сказано, его пленником становится тот, кто произнес его.168. ИЗБЕГАЙ МНОГОСЛОВИЯ Некто сказал: - Избегай многословия, ибо оно подобно большому пространству, на котором лежит множество камней преткновения.
168. ИЗБЕГАЙ МНОГОСЛОВИЯ Некто сказал: - Избегай многословия, ибо оно подобно большому пространству, на котором лежит множество камней преткновения.169. ЕСЛИ ЖАЛЕТЬ ЖИВОТНЫХ... Некто сказал: - Если бы животные, которых употребляют в пищу, умирали, подобно человеку, естественной смертью, мы никогда не питались бы жирным мясом.170. НЕ СЧИТАЙ ЧУЖИХ ГРЕХОВ Другой сказал: - Блажен тот, кто занят исправлением собственных пороков и не тратит время на подсчеты чужих грехов.171. БОЖЬЕ БЛАГОСЛОВЕНИЕ И ПРОКЛЯТИЕ У одного мудреца спросили: - В чем суть божьего благословения и в чем суть его проклятия? Мудрец ответил: - Когда юноши по уму и благочестию уподобляются старикам - это божье благословение. Когда же старики по уму и благочестию уподобляются юношам - это божье проклятие.172. ПУСТЬ ЖЕНЩИНА МОЛИТСЯ ДОМА Некто сказал: - Женщине больше приличествует молиться дома, чем в молельне. ( Ибо во всяком сборище, даже когда люди сходятся для молитвы, могут встретиться "соблазны".)173. НЕТ ПРИЧИН ДЛЯ СМЕХА Мудрец сказал, обращаясь к женщинам: - Если бы вы знали то, что знаю я, то ваш плач был бы громче вашего смеха.ГЛАВА V ПОЛЕЗНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ ХРИСТИАНСКИХ МОНАХОВ174 ТОРЖЕСТВУЕТ ДОБРОДЕТЕЛЬ Один из отцов говаривал: - Юные отшельники в начале своей деятельности совершают хорошие поступки только ради пустой славы. Но с течением времени добродетель незаметно берет верх и побуждает их трудиться ради славы божественной. ( Имеются в виду отцы церкви.)175. ЧТОБЫ СБИТЬ СПЕСЬ... Другой сказал: - Когда бог - слава его милости! - увидел, что отцы церкви очень уж возгордились, он направил их к маленьким людям, которые были вполне добродетельны благодаря своему труду. Он послал к ним этих гордецов, дабы немного сбить с них спесь. Антония он послал к сапожнику, Макара - к двум простым женщинам, Пафнутия - к музыканту, а двух других отшельников - к пастуху.176. ЖИЗНЕННЫЙ ИДЕАЛ Честному человеку, который вел светский образ жизни, бог сказал: - Беги от людей, и тогда ты будешь жить по-настоящему. Он намекал, что ему следует уйти в пустыню. Вскоре этот человек услышал тайный голос, говоривший: - Беги, держи на запоре свои уста - и ты будешь жить спокойно. Это значит, что только отшельнический образ жизни дает человеку истинное спокойствие.177. НАДЕЖНОЕ СРЕДСТВО ОТ ГРЕХОВНЫХ МЫСЛЕЙ Молодой монах сказал старому: - Со мной борются мои мысли, уговаривая меня: "Довольно поститься и молиться! Выйди из своей кельи, ухаживай за больными - в этом проявится твоя праведность". Старик ему ответил: - Можешь есть и пить, можешь не молиться, но из кельи не выходи. Этот старик знал, что постоянное пребывание в келье убивает всякие мысли. ( Имеются в виду мысли "мирские", "греховные".)178. ПУТЬ ИЗБАВЛЕНИЯ ОТ ГРЕХОВ Другой сказал: - Тот, кто живет мирской жизнью, не замечает своих грехов из-за сутолоки повседневных дел. Если же он заживет тихой жизнью отшельника в пустыне, его душа будет созерцать бога и он очистится от грехов.179. ОТЕЦ АРСЕНИЙ И ЖЕНЩИНЫ К отцу Арсению в Египет пришла из Рима христианка, очень знатная, с величественной осанкой. Она просила Арсения помянуть ее в своих молитвах, дабы избавиться от недуга. Он ей ответил: - Я буду молиться богу, чтобы он вычеркнул из моего сердца всякую память о тебе. Так он отвечал, чтобы отвадить от себя женщин, которые хотели его видеть. Но эта женщина все же избавилась от своего недуга.180. НЕТ ОТШЕЛЬНИКА ВНЕ КЕЛЬИ Отец Антоний говаривал: - Подобно тому как погибает рыба, вынутая из воды, погибает отшельник, покинувший свою келью.181. ПРИВЕРЖЕННОСТЬ К КЕЛЬЕ Отец Феодор и отец Лука пятьдесят лет подряд подтрунивали сами над собою, говоря, что им следовало бы переменить местожительство. Ежегодно они повторяли: "Этой зимой обязательно поменяем". И так они все говорили и до конца жизни не покидали своей кельи.182. ПЛОДЫ УЕДИНЕНИЯ Один отшельник говаривал, что монах любит тишину своей кельи не потому, что он презирает людей, пренебрегает ими и удалился, дабы не встречаться с ними. Он делает это из-за сладких плодов, которые приносит уединение, а именно: он не должен утруждать свои руки работой, свои глаза - лицезрением людей и свои уши - их пустыми разговорами.183. КАК ОТЕЦ АГАФОН ДОБИЛСЯ СВОЕЙ ЦЕЛИ Отец Агафон три года держал во рту камень, пока не достиг совершенства в искусстве молчания.184. МАТЬ ВСЕХ ПОРОКОВ Некий старец налил отцу Сисоису чашу вина, и тот его выпил. Он налил вторично, и тот снова выпил. Когда же он налил ему в третий раз, отец Сисоис отказался пить, говоря: - Убери чашу, отче, с глаз моих. Ты разве не знаешь, что в вине - сатана? Этим он хотел сказать, что пьянство - мать всех пороков.185. В НОЧЬ НА ВОСКРЕСЕНЬЕ Обычно отец Арсений в ночь на воскресенье, как только заходило солнце, обращал свой взор на восток, протягивал руки к нему и молился всю ночь напролет, пока утром солнце не начинало светить ему в лицо.186. ОТНОСИСЬ КО ВСЕМ ОДИНАКОВО Один отшельник сказал: - Тот, кто не принимает с одинаковым радушием всех братьев, не достиг еще совершенства. ( Братья - монахи, отшельники.)187. ФИЛОСОФЫ И ОТШЕЛЬНИК Однажды философы направились в пустыню, чтобы искушать отшельников. И они сказали одному из старцев: - Чем ваши заслуги превышают наши? Ведь мы постимся, молимся и бодрствуем больше вашего, живем в воздержании, соблюдаем чистоту и приобщаемся к светочу учения. Он им ответил: - Мы не только бережем свой ум от того, чтобы он упражнялся в пустых и беспредметных рассуждениях, но все свои помыслы устремляем на дела, угодные богу.188. ЗАГОВОРИЛ... Отец Макарий Великий дошел до такой степени смирения, что все братья разговаривали с ним как со святым, а он не удостаивал их ответом. Тогда один из братьев сказал ему в запальчивости: - Если бы ты превратился в погонщика верблюдов, ворующего натр, - и тогда святые братья не осмелились бы тебя тронуть! Услышав это, отец Макарий улыбнулся и заговорил. ( Имеются в виду натриевые соли, которые доставлялись в Сирию из Египта на верблюдах.)189. НАКАЗ МОНАХУ Отец Кирнен говаривал: - Монах, проживающий в одном монастыре с юношей, не должен покидать своей кельи ни на минуту, если он силен духом. И юноша не должен к нему являться без особой необходимости. Дело в том, что юноши своими женственными лицами вызывают страсть, а их дерзость причиняет огорчения.190. ДАБЫ НЕ ВИДЕТЬ ЖЕНЩИН... Отец Пахом, когда его одолела страсть к женщине, бросился нагой перед пещерой гиены и, взяв в руки ползучего гада, прижал его к своим бедрам, дабы тот укусил его и лишил жизни. Чтобы не видеть женщин, он ни разу не был ни в городе, ни в деревне, пребывая постоянно в монастыре.191. ПРЕДУСМОТРИТЕЛЬНОСТЬ Однажды отец Авраам сказал отцу Сисоису: - Отец! Ты уже стар, пойдем и хотя бы немного поживем среди людей. И ответил ему старец: - Пойдем лишь туда, где нет женщин. Так он ответил ему не потому, что боялся за себя, а для того чтобы предупредить возможность нравственного падения своих учеников.192. НЕ КАЖДОМУ ДАНО ПОНЯТЬ... Отец Аммон говаривал: - Случается, что человек целый век живет в своей келье, но не понимает, сколь жизненно необходимо для монаха постоянное пребывание в ней.193. О ВСПЫЛЬЧИВЫХ ЛЮДЯХ Отец Агафон говаривал: - Вспыльчивый человек не будет пользоваться благосклонностью окружающих, даже если он воскресит мертвого.
194. НАГЛЯДНЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА Отец Моисей из Патр, когда его одолели страсти, отправился к отцу Исидору. Тот же поднялся с ним на крышу и показал ему на западе полчища неистовствующих дьяволов, а на востоке - ангелов, которые все более ослабевали. Это зрелище придало новые силы отцу Моисею, и он вернулся в свою келью. ( Патры - местность в Синае.)195. ПРЕОДОЛЕНИЕ ИСКУШЕНИЯ Семь лет боролась, пребывая на крыше, монахиня Сарра с искушавшим ее дьяволом страсти, пока не одолела его. Потом она говорила: - Когда мне очень хотелось спуститься с крыши вниз по лестнице, перед моим мысленным взором вставал образ смерти, которая должна была настигнуть меня до того, как я спущусь по лестнице на землю.196. СИЛА ВОЛИ Об этой же Сарре рассказывают следующее: Два года жила она на чердаке монастыря, стоявшего у самой реки, и ни разу не взглянула на реку.197. О ЧЕМ ОНИ РАЗМЫШЛЯЛИ Два монаха, вернувшиеся к мирской жизни и взявшие себе жен, впоследствии раскаялись и возвратились в монастырь. Когда кончился срок их покаяния и они вышли из своих келий, где пребывали в одиночестве, все увидели, что лицо одного угрюмо, мрачно, изменилось до неузнаваемости, а лицо другого сияет и светится радостью. Но святые отцы решили, что мера их покаяния одинакова. Они рассуждали так: "Один размышлял о геенне огненной и своих грехах, а другой - о безбрежном божьем милосердии".198. ДО САМОЙ СМЕРТИ Один из братьев спросил отца Сисоиса: - Что ты скажешь, святой отец, по поводу моего падения? Старец ему ответил: - Вставай! Сказал ему брат: - Много раз я падал и вставал. Доколе же я буду падать и вставать? - Пока тебя не настигнет смерть - то ли во время падения, то ли во время раскаяния, - ответил ему старец. ( Имеется в виду "грешил" и "раскаивался".)199. НЕ ОСКВЕРНИЛСЯ... Один из братьев вернулся к мирской жизни и женился. Когда об этом услышал его наставник, он помолился богу и попросил его: - О господи! Не допусти, чтобы раб твой осквернил себя грязью мирской жизни! И когда брат этот взошел на ложе новобрачной, он отдал богу душу и не согрешил.200. ЕЩЕ БОЛЬШИЙ ПОДВИГ Один отшельник достиг такой святости, что спокойно жил среди зверей, и они его не трогали, кормил их детенышей, и звери не причиняли ему зла. Когда его увидел один из отцов монастыря, он сказал: - Если ты хочешь достичь еще большего совершенства - иди в монастырь и попробуй ужиться со святыми братьями... Этим он намекал, что жить с монахами труднее, чем с дикими зверьми.201. МЕДНАЯ СТЕНА Отец Фома говаривал: - Низменные страсти - медная стена между богом и человеком.202. СОГЛАСНО БОЖЬЕМУ ЗАВЕТУ... Отец Фома и его братья, когда к ним пришла родная мать, дабы их повидать, не разрешили ей войти в свои кельи и даже не разговаривали с ней. Они действовали так, ибо соблюдали божий завет, гласящий: "Тот, кто любит отца своего или мать свою больше меня - не достоин меня". ( Евангелие от Матфея, глава X, стих 37.)203. НЕ В АСКЕТИЗМЕ СУТЬ Отец Аммон-девственник пришел однажды к отцу Антонию и сказал ему: - Я знаю, что мой аскетизм превышает твой. По чему же твое имя славится на свете больше моего? Отец Антоний ответил ему: - Потому что я люблю бога сильнее, чем ты.204. АНТИПОДЫ Отец Арсений ежегодно по одному разу пробовал все фрукты, для того чтобы иметь повод произносить соответствующее благословение. Отец Эвагри, в противоположность ему, вообще не ел фруктов и никакой зелени.205. КАК ПОБОРОТЬ ДУРНЫЕ МЫСЛИ Отец Фома говаривал: - Подобно тому как змеи и скорпионы, помещенные на долгое время в сосуд, в конце концов погибают, так и дурные мысли, тревожащие сердце отшельника, погибают и исчезают, если он не дает им осуществиться.206. НЕПРОШЕНЫЙ УЧИТЕЛЬ Отец Иаков говаривал: - Если человек поучает своего ближнего без всякой просьбы с его стороны, это равносильно тому, что он обличает его в невежестве.207. НЕ КАЖДЫЙ МОЖЕТ Отца Сисоиса спросил один из братьев: - Почему ты не достиг такой степени святости, как Антоний? Ответил ему старец: - Будь у меня хоть одна мысль из тех, какие осеняют отца Антония, я был бы подобен огненному столпу. ( Огненный столп - символ божественной святости.)208. ПУСТЫНЯ ПРЕДПОЧТИТЕЛЬНЕЙ У одного старца спросил один из братьев: - Когда я нахожусь в пустынном месте и наступает время молитвы, должен ли я вернуться в монастырь? Ответил ему старец: - Нет, брат мой. Разве тот, кто находится в богатстве, должен вернуться к бедности? Он намекал на то, что в пустынном месте все помыслы человека далеки от мирских дел и устремлены к богу.209. АММОН И ЕГО НЕВЕСТА Рассказывают о святом Аммоне-девственнике: Когда родители заставили его жениться, то в ночь свадьбы, прибыв со своей невестой на пиршество, Аммон вынул из-за пазухи книгу апостола Павла и увещевал девушку. Он обучал ее словами апостола о девственности. Он говорил: - Лучше мужчине не приближаться к женщине. Я хочу, чтобы все люди жили в чистоте, как я. И еще он сказал: - Женщина, которая не выходит замуж, пребывает в думах о боге, дабы стать святой телом и духом. Подобными словами он уговаривал невесту, и они сделали свое тело храмом святого духа.210. НЕ ВИТАЙ В ОБЛАКАХ Один из старцев говаривал: - Если ты видишь молодого человека, который своими помыслами устремлен к небесам, хватай его за ногу и тяни на землю.211. ВЕРХ СВЯТОСТИ Один из отшельников до такой степени иссушил свое тело постом и ночными бдениями, что сквозь его ребра просвечивало солнце.ГЛАВА VI ПОЛЕЗНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЕ МУСУЛЬМАНСКИХ ПРАВИТЕЛЕЙ И ИХ МУДРЕЦОВ212. ЗЛОСЧАСТНАЯ СУДЬБА - Кто глава вашего племени? - спросили одного почтенного человека. - Злосчастная судьба внушила моим соплеменникам мысль сделать меня своим главою, - ответил он.213. МОЛЬ Один мудрец сказал: - Членов семьи можно уподобить моли, пожирающей имущество человека.214. ТАК СОБЛЮДАЕТСЯ РАВНОВЕСИЕ - Почему в твоих владениях всегда царит спокойствие? - спросили одного правителя. Он ответил: - В то время, когда я витаю в облаках, мои помощники находятся на земле, а когда они витают в облаках, я нахожусь на земле. Когда я гневаюсь, они меня успокаивают, а когда они сердятся, я их умиротворяю.215. ПРЕДЕЛ МУДРОСТИ Спросили одного из мудрецов: - До какой степени ты развил свой ум? - До такой степени, что я теперь никому не верю и ни на кого не надеюсь, - ответил мудрец.
"Размышления" -- это личные записи римского императора Марка Аврелия Антонина, сделанные им в 70-е гг. II в. н. э. Они отражают упорное стремление Марка Аврелия руководствоваться в своем мироощущении стоическим учением. Благодаря исключительному положению Марка Аврелия и его развившемуся литературному дарованию этот документ, позволяющий (редчайший случай в истории античной литературы!) наблюдать не столько даже личную жизнь, сколько напряженную личную работу над освоением достижений многовековой стоической традиции, стал впоследствии одним из наиболее читаемых памятников мировой литературы. Книги имеют свою судьбу -- эта книга, можно сказать, создана судьбой. В настоящем издании читателю предлагается новый перевод "Размышлений" Марка Аврелия, выполненный А. К. Гавриловым. При ознакомлении с переводом рекомендуется постоянное обращение к экзегетическому комментарию Яана Унта, поясняющему содержание текста, особенно в смысле истории идей; такое обращение тем более настоятельно, что текст насыщен специальной стоической терминологией, которая в тексте Марка Аврелия (а следовательно, и в переводе) не растолковывается, зато может быть отлично разъяснена благодаря изобилию фрагментов Древней Стой, текстам Эпиктета и др. В этой же связи читателю, приступающему к чтению памятника, полезно предварительно ознакомиться с указателем важнейших понятий и терминов, выявляющим те характерные слова и словоупотребления, которые особенно остро нуждались в комментарии. Текстологические примечания, составленные переводчиком, дают отчет в том, какой именно текст воспроизведен в переводе и разъясняется в комментарии. Приняв их во внимание, заинтересованный читатель может увереннее предпринять сопоставление предлагаемого перевода с другими -- русскими или иностранными -- переводами, что вполне естественно для этого памятника, текстология и самый жанр которого создает множество трудностей. Арабские цифры в тексте "Размышлений" указывают на экзегетический комментарий, звездочки -- на текстологические примечания. Отыскивается как то, так и другое по номеру книги и записи в традиционной нумерации. Статья А. И. Доватура "Римский император Марк Аврелий Антонин" характеризует эпоху, биографические обстоятельства и государственную деятельность римского императора (генеалогическая таблица и хронологический указатель полезны для быстрого обзора этого материала). В статье Яана Унта "'Размышления" Марка Аврелия как литературный и философский памятник" анализируется состав, происхождение и назначение памятника; там же дан очерк основньк понятий стоической философии, знакомство с которыми необходимо для адекватного восприятия текста. Той же цели служат указатели имен и цитат и упомянутый уже Указатель важнейших терминов, встречающихся в тексте Марка Аврелия. Все указатели настоящего издания составлены Яаном Унтом. Записи Марка Аврелия неоднократно -- полностью и частично -- переводились на русский язык. Истории этих переводов и обзору перипетий русской рецепции памятника посвящена статья А. Гаврилова "Марк Аврелий в России"; там же выясняются принципы, положенные в основу нового перевода. Статья "Римский император Марк Аврелий Антонин", помещенная в настоящем томе, оказалась одной из последних работ А. И. Доватура (1897 -- 1982), который наряду с университетским преподаванием и исследовательской деятельностью более 50 лет занимался переводами с древних языков: переводил сам, правил переводы других, организовывал коллективные работы. К редактированию настоящего тома Аристид Иванович отнесся любовно и строго: личность Марка Аврелия, по всей видимости, выдержала испытание его дисциплинированного и критичного ума. Общая с учителем работа теперь становится для младших участников не только драгоценным воспоминанием, но и залогом единства в отношении к филологическому труду. Редакция приносит благодарность рецензентам М. Е. Сергеенко и М. Л. Гаспарову, которые сообщили участникам ряд полезных замечаний, а также Л. В. Андреевой (Эрмитаж), давшей ряд советов при подборе иллюстраций. Неизмеримо многим в смысле техники комментирования и основных филологических приемов настоящая книга обязана университетскому преподаванию Я. М. Боровского и А. И. Зайцева.ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ Со времени выхода в свет первого издания этой книги коллеги и читатели высказали -- письменно, устно, печатно, -- множество критических замечаний, поучительных даже тогда, когда воспользоваться ими при переиздании было трудно. Том в целом был с доброжелательно-критичной взыскательностью прочитан Я. М. Боровским, сообщившим целый ряд наблюдений и советов. Накопились и собственные наблюдения, тем более что переводчик работает над двуязычным изданием "Размышлений", где перевод естественно было по возможности еще больше приблизить к подлиннику, а текстологические замечания излагать гораздо подробнее, чем в приложении к "Литературным памятникам". В настоящем издании предприняты в соответствии с этим некоторые изменения. Текст перевода был сверен и поправлен во многих местах; принципы перевода оставлены прежними -- не потому, что они безусловны, а потому, что переводчику, если он много лет работает над текстом, просто ничего не остается лучше, как держаться сложившегося у него подхода к памятнику. Текстологические примечания иногда поправлены там, где переводчик решительно переменил свое мнение. Наибольшее число поправок, изменений, дополнений приходится на статью "Марк Аврелий в России". Указатели уточнены. Статья А. И. Доватура оставлена без изменений. А. Гаврилов Петербург, июнь 1992 г.
ПЕРВАЯ КНИГА 1. От деда моего Вера -- добронравие и негневливость. 2. От славной памяти, оставленной по себе родителем, скромное, мужеское. 3. От матери благочестие и щедрость, воздержание не только от дурного дела, но и от помысла такого. И еще -- неприхотливость ее стола, совсем не как у богачей. 4. От прадеда -- что не пошел я в общие школы, а учился дома у хороших учителей и понял, что на такие вещи надо тратиться не жалея. 5. От воспитателя, что не стал ни зеленым, ни синим, ни пармуларием, ни скутарием; еще выносливость и неприхотливость, и чтобы самому делать свое, и не вдаваться в чужое; и невосприимчивость к наговорам. 6. От Диогнета несуетность; неверие в россказни колдунов и кудесников об их заклинаниях, изгнаниях духов и прочее; и что перепелов не стал держать и волноваться о таких вещах; что научился сносить свободное слово и расположился к философии и слушал сперва Бакхия, потом Тандасида и Маркиана; что еще мальчиком сочинял диалоги и пристрастился спать на шкурах и ко всему, что прививают эллины. 7. От Рустика я взял представление, что необходимо исправлять и подлечивать свой нрав; не свернул в увлечение софистической изощренностью, не стал писать умозрительных сочинений, выдумывать учительные беседы или еще, вообразив невесть что, выступать самоистязателем да благодетелем; и что отошел от риторики, поэзии, словесной изысканности; что не расхаживал дома пышно одетый или что-нибудь еще в таком роде; и что письма я стал писать простые, наподобие того, как он писал моей матери из Синуессы; и еще что в отношении тех, кто раздосадован на нас и дурно поступает, нужен склад отзывчивый и сговорчивый, как только они сами захотят вернуться к прежнему; и читать тщательно, не довольствуясь мыслями вообще; и не спешить соглашаться с тем, кто вообще что-либо тебе говорит; и что встретился я с эпиктетовыми записями, которыми он со мной поделился. 8. От Аполлония независимость и спокойствие перед игрой случая; чтобы и на миг не глядеть ни на что, кроме разума, и всегда быть одинаковым -- при острой боли или потеряв ребенка, или в долгой болезни; на живом примере я увидел явственно, что может один человек быть и очень напористым, и расслабившимся; и как, объясняя, не раздражаться; и воочию увидел я человека, который считал опыт и ловкость в передаче умозрительных положений наименьшим из своих достоинств; у него я научился принимать от друзей то, что считается услугой, не теряя при этом достоинства, но и не бесчувственно. 9. От Секста благожелательность; образец дома с главою-отцом; мысль о том, чтобы жить сообразно природе; строгость без притворства; заботливая предупредительность в отношении друзей; терпимость к обывателям и к тем, кто мыслит несозерцательно; умение ко всем приладиться, так что обращение его было обаятельнее всякой лести и в то же время внушало тем же самым людям глубочайшее почтение; а еще постигающее и правильное отыскание и упорядочение основоположений, необходимых для жизни; и что никогда он не подавал малейшего признака гнева или другой какой страсти, но был одновременно предельно нестрастен и вместе предельно приветлив; похвалы -- и те у него были без шума, и многознания напоказ не выставлял. 10. От Александра-грамматика неосуждение -- то, что он не начинал бранить тех, кто выговаривал что-нибудь, как варвары, или не по-столичному или неблагозвучно, а только изловчался произнести как следует, в виде ответа, подтверждения или встречного рассмотрения не слова уже, а дела, или с помощью другого какого-нибудь ловкого упоминания. 11. От Фронтона, что я разглядел, какова тиранская алчность, каковы их изощренность и притворство, и как вообще неприветливы эти наши так называемые патриции. 12. От Александра-платоника:! не говорить никому часто и без нужды и в письмах не писать, что я-де занят, и не извинять себя вечно таким способом, когда в отношении тех, с кем ты живешь, не делаешь надлежащего, ссылаясь на обступившие тебя дела. 13. От Катула -- не пренебрегать ни одним дружеским упреком, даже если неразумно упрекают, но пытаться еще и восстановить прежнее; также учителей восхвалять с восторгом, как вспоминают о Домиции и Афинодоте; и к детям привязанность подлинная. 14. От брата моего Севера любовь к ближним, истине, справедливости; и что благодаря ему я узнал о Тразее, Гельвидии, Катоне, Дионе, Бруте и возымел представление о государстве, с законом, равным для всех, где признаются равенство и равное право на речь; также о единодержавии, которое всего более почитает свободу подданных. А еще от него ненатужное и ровное напряжение в почитании философии; благие дела и великая щедрость, добрые надежды и вера в дружбу друзей; и нескрытность перед теми, кого случалось ему осуждать; и что его друзьям не приходилось гадать, чего он хочет или не хочет, а было это всегда ясно. 15. От Максима владение собой, никакой неустойчивости и бодрость духа, как в прочих испытаниях, так и в болезни; размеренность нрава, любезность, достопочтенность; как он без сокрушения выполнял поставленные перед собой задачи; и как все ему верили, что он как говорит, так и думает, а что делает, то беспорочно делает. Никогда не изумлен, не потрясен, нигде не торопится и не медлит, не растерянный и не унылый, без готовой улыбки или, наоборот, без гнева и подозрений; благодетельствующий и прощающий, и нелживый; от него представление, что невывернутый лучше, чем вправленный; и еще, никогда не казалось, что он свысока смотрит на кого-нибудь, но никто не осмелился бы признать себя лучше его; и какая обходительность. 16. От отца нестроптивость, неколебимое пребывание в том, что было обдумано и решено; нетщеславие в отношении так называемых почестей; трудолюбие и выносливость; выслушивание тех, кто может предложить что-либо на общую пользу, и неуклонность при воздаянии каждому по его достоинству, умение, когда нужно, напрячься или расслабиться; как он положил предел тому, что связано с любовью к мальчикам; всепонимание и разрешение друзьям даже трапезу с ним не делить, не только что не выезжать с ним в дальний путь -- всегда оставался прежним с теми, кто был чем-нибудь задержан. Во время совещаний расследование тщательное и притом до конца, без спешки закончить дело, довольствуясь теми представлениями, что под рукой; дружил бережно -- без безумства и без пресыщения; самодостаточность во всем, веселость лица; предвидение издалека и обдумывание наперед даже мелочей, притом без театральности; и как ограничил возгласы и всяческую лесть; всегда он на страже того, что необходимо для державы; и при общественных затратах, словно казначей, бережлив; и решимость перед обвинениями во всех таких вещах; а еще то, что и к богам без суеверия, и к народу без желания как-нибудь угодить, слиться с толпою: нет, трезвость во всем, устойчивость, и без этого невежества, без новшеств. Тем, что делает жизнь более благоустроенной, если по случаю что-нибудь такое было в избытке, пользовался, без ослепления, как и без оправданий, так что покуда есть -- брал непринужденно, а нет -- не нуждался. И то, что никто о нем не мог сказать, будто он софист, что доморощенный, что ученый, нет -- муж зрелый, совершенный, чуждый лести, способный постоять и за свое, и за чужое. Кроме того, уважая подлинно философствующих, прочих не бранил, но уж и не поддавался им; а еще его общительность и любезность без пресыщения; и забота о своем теле с умеренностью -- не из жизнелюбия или для того, чтобы красоваться, но и без небрежения, а с тем, чтобы благодаря собственной заботе как можно меньше нуждаться во врачебной, в лекарствах или наружных припарках. А особенно то, что он был независтлив и уступчив к тем, кто в каком-нибудь деле набрал силу -- в слоге, скажем, или в законах осведомлен, нравах, еще в чем-нибудь -- таким он ревностно содействовал, чтобы каждый был прославлен тем, в чем превосходит других. Делая все по заветам отцов, он даже и то не выставлял напоказ, что вот по заветам отцов поступает. А еще то, что не перекидывался, не метался, а держался одних и тех же мест и тех же дел. А еще, что после острых приступов головной боли он, снова молодой и цветущий, был при обычных зан
17. От богов! получил я хороших дедов, хороших родителей, хорошую сестру, хороших учителей, домашних, родных, друзей -- все почти. И что никому из них я по опрометчивости не сделал чего дурного -- это при душевном складе, от которого мог я при случае что-нибудь такое сделать, -- благодеяние богов, что не вышло стечения обстоятельств, которое меня бы изобличило. И то, что я не воспитывался дольше у наложницы деда, и что сберег юность свою, и не стал мужчиной до поры, но еще и прихватил этого времени. Что оказался в подчинении у принцепса и отца, отнявшего у меня всякое самоослепление и приведшего к мысли, что можно, живя во дворце, не нуждаться в телохранителях, в одеждах расшитых, в факелах и всех этих изваяниях и прочем таком треске; что можно выглядеть почти так же, как обыватели, не обнаруживая при этом приниженности или же легкомыслия в государственных делах, требующих властности. Что брат у меня был такой, который своим нравом мог побудить меня позаботиться о самом себе, а вместе радовал меня уважением и теплотой; что дети рождались здоровые и не уродливые телом. И что не пробился я далеко в риторических, пиитических и прочих занятиях, на которых я, пожалуй, и задержался бы, если бы почувствовал, что легко продвигаюсь на этом пути. Что успел я моих воспитателей окружить тем почетом, о каком, казалось мне, каждый мечтал, а не откладывал, полагаясь на то, что они еще не стары и что попозже сделаю это. Что узнал Аполлония, Рустика, Максима. Что явственно и нередко являлось мне представление о жизни в согласии с природой, так что, поскольку это от богов зависит и даяний оттуда, от их поддержки или подсказки, ничто мне не мешало уже по природе жить, и если меня не хватает на это, так виной этому я сам и то, что не берег божественные знаменья и чуть ли не наставления. Что тело мое столько времени выдерживало такую жизнь. Что не тронул ни Бенедикты, ни Феодота, да и потом выздоравливал от любовной страсти. Что досадуя часто на Рустика, я не сделал ничего лишнего, в чем потом раскаивался бы. Что мать, которой предстояло умереть молодой, со мною прожила последние свои годы. Что всякий раз, когда я хотел поддержать бедствующего или нуждающегося в чем-нибудь, никогда я не слышал, что у меня нет средств для этого; и что самому мне не выпадала надобность у другого что-нибудь брать. И что жена моя -- сама податливость, и сколько приветливости, неприхотливости. Что у детей довольно было хороших воспитателей. Что в сновидениях дарована мне была помощь, не в последнюю очередь против кровохарканья и головокружений, и как это поможет в Кайете. И что, возмечтав о философии, не попал я на софиста какого-нибудь и не засел с какими-нибудь сочинителями да за разбор силлогизмов; и не занялся внеземными явлениями. Ибо все это "в богах имеет нужду и в судьбе".ВТОРАЯ КНИГА Писано в области квадов близ Грана. 1. С утра говорить себе наперед: встречусь с суетным, с неблагодарным, дерзким, с хитрецом, с алчным, необщественным. Все это произошло с ними по неведению добра и зла. А я усмотрел в природе добра, что оно прекрасно, а в природе зла, что оно постыдно, а еще в природе погрешающего, что он родствен мне -- не по крови и семени, а причастностью к разуму и божественному наделу. И что ни от кого из них не могу я потерпеть вреда -- ведь в постыдное никто меня не ввергает. а на родственного не могу же я сердиться или держаться в стороне от него, раз мы родились для общего дела, как ноги и руки, как ресницы, как верхний ряд зубов и ряд нижний. Так вот: противодействовать другому противно природе, а негодовать и отвращаться -- это противодействие. 2. Что бы я ни был такое -- все это плоть, дыханье и ведущее. Брось книги, не дергайся -- не дано. Нет, как если б ты уже умирал, пренебреги плотью; она грязь, кости, кровянистая ткань, сплетение жил, вен, протоков. Посмотри и на дыханье: что оно такое? дуновение, да и не постоянное, а то изрыгаемое, то заглатываемое вновь. Ну а третье -- ведущее. Так сообрази вот что: ты уже стар; не позволяй ему и дальше рабствовать и дальше дергаться в необщественных устремлениях, а перед судьбой и дальше томиться настоящим или погружаться в грядущее. 3. Что от богов, полно промысла; что от случая -- тоже не против природы или увязано и сплетено с тем, чем управляет промысл. Все течет -- оттуда; и тут же неизбежность и польза того мирового целого, которого ты часть. А всякой части природы хорошо то, что приносит природа целого и что ту сохраняет. Сохраняют же мир превращения, будь то первостихий или же их соединений. Прими это за основоположения, и довольно с тебя. А жажду книжную брось и умри не ропща, а кротко, подлинно и сердечно благодарный богам.
4. Помни, с каких пор ты откладываешь это и сколько уже раз, получив от богов отсрочку, ты не воспользовался ею. А пора уж тебе понять, какого мира ты часть и какого мироправителя истечение, и очерчен у тебя предел времени; потратишь его, чтобы так и не просветлиться душой -- оно уйдет, ты уйдешь, и уж не придется больше. 5. С мужеской, с римской твердостью помышляй всякий час, чтобы делать то, что в руках у тебя, с надежной и ненарочитой значительностью, приветливо, благородно, справедливо, доставив себе досуг от всех прочих представлений. А доставишь, если станешь делать всякое дело будто последнее в жизни, удалившись от всего случайного и не отвращаясь под влиянием страсти от решающего разума, вдали от притворства, себялюбия, неприятия сопутствующих решений судьбы. Видишь, сколь немногим овладев, можно повести благотекущую и богоподобную жизнь -- ведь и боги ничего больше не потребуют от того, кто это соблюдает. 6. Глумись, глумись над собой, душа, только знай, у тебя уж не будет случая почтить себя, потому что у каждого жизнь -- и все. Та, что у тебя, -- почти уже пройдена, а ты не совестилась перед собою и в душе других отыскивала благую свою участь. 7. Дергает тебя что-нибудь вторгающееся извне? -- Ну так дай себе досуг на то, чтобы узнать вновь что-нибудь хорошее, брось юлой вертеться. Правда же, остерегаться надо и другого оборота: ведь глупец и тот, кто деянием заполнил жизнь до изнеможения, а цели-то, куда направить все устремление, да разом и представление, не имеет. 8. Не скоро приметишь злосчастного от невнимания к тому, что происходит в душе другого; а те, кто не осознает движений собственной души, на злосчастие обречены. 9. О том всегда помнить, какова природа целого и какова моя, и как эта относится к той, и какой частью какого целого является, а еще что никого нет, кто воспрещал бы и делать, и говорить всегда сообразно природе, частью которой являешься. 10. Сравнивая погрешения, Феофраст хоть и делает это сравнение по-обыденному, однако по-философски утверждает, что проступки, допущенные из вожделения, тяжелее тех, что от гнева. Разве не явственно. что разгневанный отвращается от разума с некой печалью, втайне сжимаясь; тот же, кто погрешает из вожделения, сдавшись наслаждению, представляется как бы более распущенным и вместе расслабленным в своих погрешениях. Так что правильно и достойно философии он утверждал, что погрешения, совершенные в наслаждениях, заслуживают более тяжкого обвинения, чем когда с печалью. И вообще, один похож скорее на потерпевшего обиду и понуждаемого к гневу печалью; другой же прямо с места устремляется к несправедливости, вожделением увлекаемый к деянию. 11. Поступать во всем, говорить и думать, как человек, готовый уже уйти из жизни. Уйти от людей не страшно, если есть боги, потому что во зло они тебя не ввергнут. Если же их нет или у них заботы нет о человеческих делах, то что мне и жить в мире, где нет божества, где промысла нет? Но они есть, они заботятся о человеческих делах и так все положили, чтобы всецело зависело от человека, попадет ли он в настоящую-то беду, а если есть и другие еще беды, так они предусмотрели и то, чтобы в каждом случае была возможность не попадать в них. А что не делает человека хуже, может ли делать хуже жизнь человека? Что ж, по неведению ли, или зная, да не умея оберечься наперед или исправиться после, допустила бы это природа целого? Неужто по немощи или нерасторопности она так промахнулась, что добро и худо случаются равно и вперемешку как с хорошими людьми, так и. с дурными? Ну а смерть и рождение, слава, безвестность, боль, наслаждение, богатство и бедность -- все это случается равно с людьми хорошими и дурными, не являясь ни прекрасным, ни постыдным. А следовательно, не добро это и не зло. 12. Как быстро все исчезает, из мира -- само телесное, из вечности -- память о нем; и каково все чувственное, в особенности то, что приманивает наслаждением или пугает болью, о чем в ослеплении кричит толпа. Как это убого и презренно, смутно и тленно, мертво! Разумной силе -- усмотреть, что такое они, чьи признания и голоса (несут) славу? И что такое умереть? и как, если рассмотреть это само по себе и разбить делением мысли то, что сопредставляемо с нею, разум не признает в смерти ничего кроме дела природы. Если же кто боится дела природы, он -- ребенок. А тут не только дело природы, но еще и полезное ей. Как прикасается человек к богу и какой своей частью, и в каком тогда состоянии эта доля человека. 13. Нет ничего более жалкого, чем тот, кто все обойдет по кругу, кто обыщет, по слову поэта. "все под землею" и обследует с пристрастием души ближних, не понимая, что довольно ему быть при внутреннем своем гении и ему служить искренно. А служить -- значит блюсти его чистым от страстей, от произвола, от негодования на что-либо, исходящее от богов или людей. Ибо то, что от богов, своим превосходством вселяет трепет, а что от людей -- по-родственному мило. Ведь иной раз и жалко их за неведение того, чтб добро и чтб зло. Ибо этот недуг ничуть не лучше того, из-за которого лишаются способности различать черное и белое. 14. Да живи ты хоть три тысячи лет, хоть тридцать тысяч, только помни, что человек никакой другой жизни не теряет, кроме той, которой жив; и живет лишь той, которую теряет. Вот и выходит одно на одно длиннейшее и кратчайшее. Ведь настоящее у всех равно, хотя и не равно то, что утрачивается; так оказывается каким-то мгновением то, что мы теряем, а прошлое и будущее терять нельзя, потому что нельзя ни у кого отнять то, чего у него нет. Поэтому помни две вещи. Первое, что все от века единообразно и вращается по кругу, и безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, двести или бесконечно долго. А другое, что и долговечнейший и тот, кому рано умирать, теряет ровно столько же. Ибо настоящее -- единственное, чего они могут лишиться, раз это и только это, имеют, а чего не имеешь, то нельзя потерять.
15. Что все -- признание. Верно, конечно, то, что отвечали на это кинику Мониму, но верно и то, что изречение это пригодно, если принять его силу в пределах истины. 16. Душа человека глумится над собой более всего, когда он начинает, насколько это в его силах, отрываться и как бы нарывать на мировом теле, потому что негодовать на что-либо значит отрываться от природы, которой крепко держится природа всякой другой части. Глумится также, когда отвращается от кого-нибудь или еще кидается во вражду, как бывает с душой разгневанных. В-третьих, глумится, когда сдается наслаждению или боли. В-четвертых, когда делает или говорит что-нибудь притворно и лживо. В-пятых, когда отправит безо всякой цели какое-либо деяние или устремление, действуя произвольно или бессвязно, между тем как надо, чтобы и самая малость сообразовалась с некоторым назначением. А назначение существ разумных -- следовать разуму и установлениям старейшего града и его государственности. 17. Срок человеческой жизни -- точка; естество -- текуче; ощущения -- темны, соединение целого тела -- тленно; душа -- юла, судьба -- непостижима, слава -- непредсказуема. Сказать короче: река -- все телесное. слепота и сон -- все душевное; жизнь -- война и пребывание на чужбине, а память после -- забвение. Тогда что способно сопутствовать нам? Одно и единственное -- философия. Она в том, чтобы беречь от глумления и от терзаний поселенного внутри гения -- того, что сильнее наслаждения и боли, ничего не делает произвольно или лживо и притворно, не нуждается в том, чтобы другой сделал что-нибудь или не сделал; и который приемлет, что случается или уделено, ибо оно идет откуда-то, откуда он сам; который, наконец, ожидает смерти в кротости разумения, видя в ней не что иное, как распад первостихий, из которых составляется всякое живое существо. Ведь если для самих первостихий ничего страшного в том, чтобы вечно превращаться во что-то другое, для чего тогда нам коситься на превращение и распад всего? Оно же по природе, а что по природе -- не зло.ТРЕТЬЯ КНИГА Писано в Карнунте. 1. Высчитывать не только, как с каждым днем растрачивается жизнь и остается все меньшая часть ее, -- и то высчитай, что проживи человек дольше, неизвестно, достанет ли у него силы-то ума для понимания вещей и того умозрения, которое заботится об искушенности в божественном и человеческом. Ведь начнет же дуреть: дышать, кормиться, представлять, устремляться и все такое будет без недостатка, а вот располагать собой, в надлежащее по всем числам вникать, первопредставления расчленять и следить за тем, не пора ли уже уводить себя и прочее, что нуждается в разумной мощи, -- это все раньше угасает. Значит должно нам спешить не оттого только, что смерть становится все ближе, но и оттого, что понимание вещей и сознание кончаются еще раньше. 2. Следует примечать и в том, что сопутствует происходящему по природе, некую прелесть и привлекательность. Пекут, скажем, хлеб, и потрескались кое-где края -- так ведь эти бугры, хоть несколько и противоречащие искусству пекаря, тем не менее чем-то хороши и особенно возбуждают к еде. Или вот смоквы лопаются как раз тогда, когда переспели; у перезрелых маслин самая близость к гниению добавляет плодам какую-то особенную красоту. Так и колосья, гнущиеся к земле, сморщенная морда льва, пена из кабаньей пасти и многое другое, что далеко от привлекательности, если рассматривать его отдельно, однако в сопутствии с тем, что по природе, вносит еще более лада и душу увлекает; поэтому кто чувствует и вдумывается поглубже, что происходит в мировом целом, тот вряд ли хоть в чем-нибудь из сопутствующего природе не найдет, что оно как-то приятно слажено. Он и на подлинные звериные пасти станет смотреть с тем же наслаждением, как и на те, что выставляются живописцами и ваятелями как подражание; своими здравомысленными глазами он сумеет увидеть красоту и некий расцвет у старухи или старика, и притягательность новорожденного; ему встретится много такого, что внятно не всякому, а только тому, кто от души расположен к природе и ее делам. 3. Гиппократ, излечивший много болезней, заболел и умер. Халдеимногим предрекли смерть, а потом их самих взял рок. Александр, Помпеи, Гай Цезарь, столько раз до основания изничтожавшие города, сразившие в бою десятки тысяч конных и пеших, потом и сами ушли из жизни. Гераклит, столько учивший об испламенении мира, сам наполнился водой и, обложенный навозом, умер. Демокрита погубили вши, Сократа -- другие вши. Так что же? -- сел, поплыл, приехал, вылезай. Если для иной жизни, то и там не без богов, а если в бесчувствии, то перестанешь выдерживать наслаждение и боль и услужение сосуду, который тем хуже, что сам он в услужении, ибо одно -- разум и гений, другое -- земля и грязь.
4. Не переводи остаток жизни за представлениями о других, когда не соотносишь это с чем-либо общеполезным. Ведь от другого-то дела откажешься, воображая, значит, что делает такой-то и зачем бы, и что говорит, и что думает, и что такое замышляет и еще много всякого, отчего сбивается внимание к собственному ведущему. Должно поэтому уклоняться того, чтобы в цепи представлений было случайное или напрасное, а еще более -- суетное или злонравное; приучать себя надо только такое иметь в представлении, чтобы чуть тебя спросят: "О чем сейчас помышляешь?", отвечать сразу и откровенно, что так и так; и чтобы вполне явственно было, что все там просто и благожелательно и принадлежит существу общественному, не озабоченному видениями услад или вообще каких-нибудь удовлетворении, а еще -- что нет там какой-нибудь вздорности или алчности, или подозрительности, или еще чего-нибудь такого, в чем не сможешь признаться не краснея, что оно у тебя на уме. И вот такой человек, который более уж не откладывает того, чтобы быть среди лучших, есть некий жрец и пособник богов, распоряжающийся и тем, что поселилось внутри его, благодаря чему человек этот наслажденьями не запятнан, не изранен никакой болью, ни к какому насилию не причастен, ни к какому не чувствителен злу; подвижник он подвига великого -- ни единой не покорился страсти, справедливостью напоен до дна; от всей принимает души все, что есть и дано судьбой. А представлениями о том, что говорит, делает или думает другой, он себя без крайней и общеполезной надобности не часто займет. То, что при нем, то ему для действия, а что отмерено судьбой, в то он вглядывается непрестанно; в том он поступает прекрасно, а в этом уверился, что оно благо. Ибо удел, отмеренный каждому, несом целым и целое несет. А еще он и то помнит, что единородно все разумное, и что попечение о всех людях отвечает природе человека, а славы стоит добиваться не у всех, а у тех только, кто живет в согласии с природой. А кто не так живет, про тех он всегда помнит, каковы они дома и вне дома, ночью и днем, и с кем водятся. Вот и не станет он считаться хотя бы и с хвалой таких людей, которые и сами-то себе не нравятся. 5. Не действуй как бы нехотя, необщественно или же необдуманно, или же зависимо. Пусть вычурность не изукрасит твою мысль; многословен и многосуетен не будь. И пусть бог, что в тебе, будет покровитель существа мужеского, зрелого, гражданственного, римлянина, правителя, того, кто сам поставил себя в строй и по звуку трубы с легкостью уйдет из жизни, не нуждаясь ни в клятвах, ни в людском свидетельстве; в нем лишь веселие и независимость от помощи другого и независимость от того покоя, который исходит от других. Верно: "исправным быть, а не исправленным". 6. Если находишь в человеческой жизни что-нибудь лучше справедливости, истины, здравомыслия, мужества или вообще того, чтобы мысль твоя довольствовалась собою, когда ты благодаря ей действуешь по прямому разуму, и судьбой довольствовалась, когда принимаешь то, что уделено нам не по нашему выбору; если, говорю я, усмотрел ты что-нибудь лучше этого, то, обратившись к нему всей душой, вкуси от этой прекраснейшей из находок. Если же не появится ничего, что лучше поселенного в тебе гения, который и собственные устремления себе подчинил, и свои представления обследует, и от чувственных переживаний себя, как выражается Сократ, оттащил, и богам себя подчинил, а о людях печется; если ты находишь, что все прочее более мелко и убого, чем он, то не давай места такому, к чему однажды потянувшись и прибившись, уже без судорожного усилия не сможешь предпочитать то, что есть благо и само по себе, и твое. Недозволительно выставлять против разумного и деятельного блага что бы то ни было чужеродное, хоть бы хвалу от многих, или должности, богатство, или вкушение наслаждений. Все эти вещи, даже если кажется, что понемногу они кстати, вдруг овладевают и несут за собой. Так избери же, говорю, просто и свободно то, что лучше, и этого держись. -- Тем лучше, чем больше приносят пользы. -- Если как разумному тебе полезно, храни. А если как животному, то докажи и соблюдай свое суждение без ослепленья. Смотри только, основательно рассуди. 7. Никогда не расценивай как полезное тебе что-нибудь такое, что вынудит тебя когда-нибудь нарушить верность, забыть стыд, возненавидеть кого-нибудь, заподозрить, проклясть, притворствовать, возжелать чего-нибудь, что нуждается в стенах и завесах. Право, тот, кто предпочел собственный разум и своего гения, и таинства его добродетели, тот не разыгрывает трагедию, не стенает, не нуждается ни в одиночестве, ни в многолюдстве. А главное -- станет жить, не гоняясь и не избегая, а будет ли он больший отрезок времени распоряжаться душой и объемлющим ее телом или же меньший, это ему ничуть не важно. Да хоть бы и пора было удалиться -- уйдет так же легко, как на всякое другое дело из тех, которые можно сделать почтительно и мирно. Всю жизнь он будет остерегаться единственно того, как бы мысль его не оказалась в каком-нибудь развороте, не подходящем для разумного государственного существа. 8. Не отыщешь в мысли выученного и очищенного никакого нагноения, пятна или воспаления, и рок не застанет его жизнь незавершенной, так чтобы можно было сравнить его с лицедеем, который ушел не кончив, не доиграв. А еще ничего рабского, никаких ухищрений, никак он не скован и не отщеплен, не подотчетен, не зарылся в нору. 9. Силу признавать -- чти. В ней все для того, чтобы признание в твоем ведущем не было больше несвязно с природой и устроением разумного существа. Они ведь требуют неопрометчивости, расположения к людям и покорности богам. 10. Так брось же все и только этого немногого -- держись. И еще помни, что каждый жив только в настоящем и мгновенном. Остальное либо прожито, либо неявственно. Вот, значит, та малость, которой мы живы; малость и закоулок тот, в котором живем. Малость и длиннейшая из всех слав, что и сама-то живет сменой человечков, которые вот-вот умрут, да и себя же самих не знают -- где там давным-давно умершего. 11. К названным выше опорным положениям пусть приложится еще и то, чтобы всегда находить пределы и очертания тому или иному представляемому, рассматривая его естество во всей наготе, полно и вполне раздельно, и говорить себе как собственное его имя, так и имена тех вещей, из которых оно составилось и на которые распадается. Ничто так не возвышает душу, как способность надежно и точно выверить все, что выпадает в жизни и еще так смотреть на это, чтобы заодно охватывать и то, в каком таком мире и какой прок оно дает, и какую ценность имеет для целого, а какую для человека, гражданина высочайшего града, перед которым остальные города -- что-то вроде домов. Что оно, из чего соединилось и как долго длиться дано ему природой -- тому, что сейчас создает мое представление? И какая нужна здесь добродетель -- нестроптивость, мужество, честность, самоограничение, самодостаточность, верность и прочие. Вот почему всякий раз надо себе говорить: это идет от бога, а это по жребию и вплетено в общую такнь, а это так получается или случай, а это -- единоплеменника, родственника и сотоварища, не ведающего только, чтб тут ему по природе. А я вот ведаю и потому отнесусь к нему и преданно, и справедливо по естественному закону нашей общности. Вместе с тем в вещах средних ищу должную оценку каждой.
12. Если будешь, действуя в настоящем, следовать за прямым разумом с рвением, силой и благожелательностью, и не привходящее что-нибудь, а собственного гения сохранишь в устойчивой чистоте, как будто бы надо уже вернуть его; если увяжешь это, ничего не ожидая и ничего не избегая, довольствуясь в настоящем деятельностью по природе и правдивостью времен героических в том, что говоришь и произносишь, -- поведешь благую жизнь. И нет никого, кто помешал бы этому. 13. Как у врача! всегда под рукой орудия и железки на случай неожиданного вмешательства, так пусть у тебя будут наготове основоположения для распознания дел божественных и человеческих и для того, чтобы даже и самое малое делать, памятуя о взаимной связи того и другого. Ведь не сделаешь ничего человеческого хорошо, не соотнеся это с божественным, и наоборот. 14. Не заблуждайся доле; не будешь ты читать своих заметок, деяний древних римлян и эллинов, выписок из писателей, которые ты откладывал себе на старость. Поспешай-ка лучше к своему назначению и, оставив пустые надежды, самому себе -- если есть тебе дело до самого себя -- помогай, как можешь. 15. Они же не знают, сколь различное значит "воровать", "сеять", "прицениваться", "не беспокоиться", "смотреть, что делаешь", что делается не глазами, а неким иным зрением. 16. Тело, душа, ум; телу -- ощущения, душе -- устремления, уму -- основоположения. Впитывать представления -- это и скотское, дергаться устремлениями, -- и звериное, и двуполое, и Фаларидово, и Нероново. Руководствоваться умом, когда нечто представилось как надлежащее, -- это и для тех, кто в богов не верует, бросает родину или берется действовать, разве что заперев двери. Так вот если остальное -- общее с теми, кто назван выше, то свойством собственно достойного человека остается любить и принимать судьбу и то, что ему отмерено, а гения, поселившегося у него внутри, не марать и не оглушать надоедливыми представлениями, а беречь его милостивым, мирно следующим богу, ничего не произносящим против правды и не делающим против справедливости. И если даже не верят ему все люди, что он живет просто, почтительно и благоспокойно, он ни на кого из них не досадует и не сворачивает с дороги, ведущей к назначению его жизни, куда надо прийти чистым, спокойным, легким, приладившимся неприневоленно к своей судьбе.ЧЕТВЕРТАЯ КНИГА 1. Главенствующее внутри, когда оно в сообразии с природой, поворачивается к происходящему так, что ему всегда легко перестроиться на то, что возможно и дается ему. Не склонно оно к какому-нибудь определенному веществу, и устремляясь к тому, что само же себе с оговоркойпоставило, само себе делает вещество из того, что выводят ему навстречу, -- так огонь одолевает то, что в него подбрасывают; малый светильник от этого угас бы, а яркий огонь скоро усвояет себе то, что ему подносят, берет себе на потребу и отсюда-то набирает силу. 2. Не делай ничего наугад, а только по правилам искусства. 3. Ищут себе уединения в глуши, у берега моря, в горах. Вот и ты об этом тоскуешь. Только как уж по-обывательски все это, когда можно пожелать только и сей же час уединиться в себе. А нигде человек не уединяется тише и покойнее, чем у себя в душе, особенно если внутри у него то, на что чуть взглянув он сразу же обретает совершеннейшую благоустроенность -- под благоустроенностью я разумею не что иное, как благоупорядоченность. Вот и давай себе постоянно такое уединение и обновляй себя. И пусть кратким и основополагающим будет то, что, едва выйдя навстречу, всю ее омоет и отпустит тебя уже не сетующим на то, к чему ты возвращаешься. Правда, на что ты сетуешь -- на порочность людей? Так повтори себе суждение о том, что существа разумные рождены одно для другого, что часть справедливости -- сносить и что против воли проступки; и то вспомни, сколько уж их, кто жили во вражде, подозрениях, ненависти и драке, потом протянули ноги и сгорели, -- и перестань наконец. Или ты сетуешь на то, что уделено тебе из целого? Так обнови в уме разделительное: либо промысл, либо атомы; а также все то, откуда доказано было, что мир подобен городу. Или вновь затронет тебя телесное? Но ты же понял, что мысль не смешивается с гладкими или шероховатыми движениями дыхания, если она однажды обрела себя и узнала присущую ей власть и прочее, что ты слушал о наслаждении и боли, с чем и сам согласился. Или издергает тебя тщеславие? Но ты же видел, как быстро забывается все, как зияет вечность, бесконечная в обе стороны, как пуст этот звон, как переменчиво и непредсказуемо то, что мнится зависящим от нас, также и узость места, которым все это ограничено. Ведь и вся-то земля -- точка, а уж какой закоулок это вот селенье, и опять же -- сколько их, кто восхваляет и каковы. Вот и помни на будущее об уединении в этой твоей ограде: прежде всего не дергайся, не напрягайся -- будь свободен и смотри на вещи как мужчина, человек, гражданин, как существо смертное. И пусть прямо под рукой будет у тебя двойственное, на что можно быстро бросить взгляд. Одно -- что вещи души не касаются и стоят недвижно вне ее, а досаждает только внутреннее признание. И второе: все, что ни видишь, скоро подвергнется превращению и больше не будет -- постоянно помышляй, скольких превращений ты и сам уже был свидетель. Мир -- изменение, жизнь -- признание. 4. Если духовное у нас общее, то и разум, которым мы умны, у нас общий. А раз так, то и тот разум общий, который велит делать что-либо или не делать; а раз так, то и закон общий; раз так, мы граждане; раз так, причастны некоей государственности; раз так, мир есть как бы город. Ибо какой, скажи, иной общей государственности причастен весь человеческий род? Это оттуда, из этого общего города идет само духовное, разумное и законное начало -- откуда же еще? Что во мне землисто -- от земли какой-нибудь уделено мне, влажное -- от другого начала, душевное -- из некоего источника, а горячее и огненное -- из собственного источника (ведь ничто не происходит из ничего, как и не уходит в ничто); так и духовное идет же откуда-то.
5. Смерть -- такое же, как рождение, таинство природы, соединение из тех же первооснов в те же. ! И нет в ней ничего ни для кого постыдного: нет в ней для духовного существа непоследовательности, нет и противоречия с его строением. 6. Так оно и должно со всей необходимостью происходить у этих людей; кто не желает этого -- не желает, чтобы смоковница давала свой сок. И вообще помни, что так мало пройдет времени, а уж и ты, и он умрете, а немного еще -- и даже имени вашего не останется. 7. Сними признание -- снимается "обидели меня"; снято "обидели" -- снята обида. 8. Что не делает человека хуже самого себя, то и жизнь его не делает хуже и не вредит ему ни внешне, ни внутренне. 9. Природа того, что приносит пользу, вынуждена делать это. 10. Что происходит, по справедливости происходит: проследи тщательно -- увидишь. Я не о сообразности только говорю, а именно о справедливости, как если бы некто воздавал всякому по достоинству. Так следи же за этим, как уже начал, что бы ни делал, делай так, как достойный человек, в том смысле, в каком и мыслится достоинство. Сохраняй это в любой деятельности. 11. Не то признавай, как судит твой обидчик или как он хочет, чтобы ты сам судил, а смотри, как оно на деле. 12. Две готовности надо всегда иметь. Одна: делать только то, что поручает тебе смысл власти и закона на пользу людей. И еще: перестраиваться, если явится кто-нибудь, чтобы поправить или переубедить в каком-нибудь мнении. Только чтобы переубеждение шло от некой достоверности, будь то справедливость или общая польза или что-нибудь такое, а не оттого, что поманила сладость или там слава. 13. Разум есть у тебя? Есть. Зачем же без него обходишься? Или чего еще желаешь, когда он делает свое дело? 14. Как часть в целом ты возник и в породившем тебя исчезнешь. Вернее, превратившись, будешь принят в его осеменяющий разум. 15. Много комочков ладана на одном алтаре. Один раньше упал, другой позже -- вполне безразлично. 16. Десяти дней не пройдет, и ты богом покажешься тем, для кого ты сейчас зверь! и обезьяна, -- сверни только к основоположениям и к почитанию разума. 17. Жить не рассчитывая на тысячи лет. Нависает неизбежность. Покуда жив, покуда можно -- стань хорош. 18. Сколько досуга выгадывает тот, кто смотрит не на то, что сказал, сделал или подумал ближний, а единственно на то, что сам же делает, чтобы оно было справедливо и праведно; и в достойном человеке не высматривает он темноту нрава, а спешит прямо и без оглядки своим путем. 19. Кого слава у потомков волнует, тот не представляет себе, что всякий, кто его поминает, и сам-то очень скоро умрет, а следом тот, кто его сменит, и так пока не погаснет, в волнующихся и угасающих, всякая память о нем. Ну предположим, бессмертны были бы воспоминающие и память бессмертна -- тебе что с того? Не говорю уж мертвому -- что проку тебе живому от похвал? или другой у тебя расчет? Ибо некстати ты пренебрегаешь тем, что сейчас дарует природа, которая получает у тебя некий иной смысл. 20. Впрочем, все сколько-нибудь прекрасное прекрасно само по себе и в себе завершено, не включая в себя похвалу: от хвалы оно не становится ни хуже, ни лучше. Это я отношу и к тому, что принято называть прекрасным, будь то создания природы или искусства, ибо воистину прекрасное нуждается ли в чем? Не более, чем закон, не более, чем истина, не более, чем преданность и скромность. Что из этого украсит хвала, что испортит брань? Изумруд хуже станет, когда не похвалили его? А золото как? слоновая кость, багряница, лира, клинок, цветочек, деревце? 21. Если ввек пребывают души, как вмещает их воздух? -- А как земля вмещает тела всех погребенных от века? Подобно тому как тут превращение и распад дают место другим мертвым для некоего продленного пребывания, так и перешедшие в воздух души, некоторое время сохраняясь, превращаются, изливаются и воспламеняются, воспринимаемые в осеменяющий разум целого, и дают таким образом место вновь подселяемым. Вот что можно отвечать относительно предположения, что души пребывают. Достаточно представить себе не только множество погребаемых тел, но и бесчисленных животных, изо дня в день поедаемых нами и другими животными -- сколько их истребляется и некоторым образом погребено в телах поедающих, и все же благодаря переходу в кровь и преобразованиям в воздушное и огненное, то же место приемлет их. Что значит здесь расследование истины? Разделение на вещественность и причинность. 22. Не сбиваться: во всяком устремлении являть справедливость, во всяком представлении -- беречь способность постигать. 23. Все мне пригодно, мир, что угодно тебе; ничто мне не рано и не поздно, что вовремя тебе, все мне плод, что приносят твои, природа, сроки. Все от тебя, все в тебе, все к тебе. Сказал поэт: "Милый Кекропов град", ты ли не скажешь: "О, милый Зевеса град"? 24. "Мало твори, коль благоспокойства желаешь". А не лучше ли необходимое делать -- столько, сколько решит разум общественного по природе существа и так, как он решит? Потому как тут и будет благо-спокойствие не от прекрасного только, но еще и малого делания. Ведь в большей части того, что мы говорим и делаем, необходимости нет, так что если отрезать все это, станешь много свободнее и невозмутимее. Вот отчего надо напоминать себе всякий раз: "Да точно ли это необходимо?" И не только действия надо урезать, когда они не необходимы, но и представления -- тогда не последуют за ними и действия сопутствующие. 25. Испробуй, не подойдет ли тебе также и жизнь достойного человека, довольного тем, что он получает в удел от целого, довольствующегося справедливостью своего деяния и благожелательностью своего душевного склада. 26. Видел то? ну а теперь это? Не смущай ты себя -- будь проще. Кто-то дурно себя повел? -- Ему же дурно. Что-то хорошее тебе случилось? -- Изначально определено и увязано было мировым целым все, что с тобой случается. Вообще: жизнь коротка, так поживись настоящим с благоразумием и справедливостью. Трезво веселись.
5. Смерть -- такое же, как рождение, таинство природы, соединение из тех же первооснов в те же. ! И нет в ней ничего ни для кого постыдного: нет в ней для духовного существа непоследовательности, нет и противоречия с его строением. 6. Так оно и должно со всей необходимостью происходить у этих людей; кто не желает этого -- не желает, чтобы смоковница давала свой сок. И вообще помни, что так мало пройдет времени, а уж и ты, и он умрете, а немного еще -- и даже имени вашего не останется. 7. Сними признание -- снимается "обидели меня"; снято "обидели" -- снята обида. 8. Что не делает человека хуже самого себя, то и жизнь его не делает хуже и не вредит ему ни внешне, ни внутренне. 9. Природа того, что приносит пользу, вынуждена делать это. 10. Что происходит, по справедливости происходит: проследи тщательно -- увидишь. Я не о сообразности только говорю, а именно о справедливости, как если бы некто воздавал всякому по достоинству. Так следи же за этим, как уже начал, что бы ни делал, делай так, как достойный человек, в том смысле, в каком и мыслится достоинство. Сохраняй это в любой деятельности. 11. Не то признавай, как судит твой обидчик или как он хочет, чтобы ты сам судил, а смотри, как оно на деле. 12. Две готовности надо всегда иметь. Одна: делать только то, что поручает тебе смысл власти и закона на пользу людей. И еще: перестраиваться, если явится кто-нибудь, чтобы поправить или переубедить в каком-нибудь мнении. Только чтобы переубеждение шло от некой достоверности, будь то справедливость или общая польза или что-нибудь такое, а не оттого, что поманила сладость или там слава. 13. Разум есть у тебя? Есть. Зачем же без него обходишься? Или чего еще желаешь, когда он делает свое дело? 14. Как часть в целом ты возник и в породившем тебя исчезнешь. Вернее, превратившись, будешь принят в его осеменяющий разум. 15. Много комочков ладана на одном алтаре. Один раньше упал, другой позже -- вполне безразлично. 16. Десяти дней не пройдет, и ты богом покажешься тем, для кого ты сейчас зверь! и обезьяна, -- сверни только к основоположениям и к почитанию разума. 17. Жить не рассчитывая на тысячи лет. Нависает неизбежность. Покуда жив, покуда можно -- стань хорош. 18. Сколько досуга выгадывает тот, кто смотрит не на то, что сказал, сделал или подумал ближний, а единственно на то, что сам же делает, чтобы оно было справедливо и праведно; и в достойном человеке не высматривает он темноту нрава, а спешит прямо и без оглядки своим путем. 19. Кого слава у потомков волнует, тот не представляет себе, что всякий, кто его поминает, и сам-то очень скоро умрет, а следом тот, кто его сменит, и так пока не погаснет, в волнующихся и угасающих, всякая память о нем. Ну предположим, бессмертны были бы воспоминающие и память бессмертна -- тебе что с того? Не говорю уж мертвому -- что проку тебе живому от похвал? или другой у тебя расчет? Ибо некстати ты пренебрегаешь тем, что сейчас дарует природа, которая получает у тебя некий иной смысл. 20. Впрочем, все сколько-нибудь прекрасное прекрасно само по себе и в себе завершено, не включая в себя похвалу: от хвалы оно не становится ни хуже, ни лучше. Это я отношу и к тому, что принято называть прекрасным, будь то создания природы или искусства, ибо воистину прекрасное нуждается ли в чем? Не более, чем закон, не более, чем истина, не более, чем преданность и скромность. Что из этого украсит хвала, что испортит брань? Изумруд хуже станет, когда не похвалили его? А золото как? слоновая кость, багряница, лира, клинок, цветочек, деревце? 21. Если ввек пребывают души, как вмещает их воздух? -- А как земля вмещает тела всех погребенных от века? Подобно тому как тут превращение и распад дают место другим мертвым для некоего продленного пребывания, так и перешедшие в воздух души, некоторое время сохраняясь, превращаются, изливаются и воспламеняются, воспринимаемые в осеменяющий разум целого, и дают таким образом место вновь подселяемым. Вот что можно отвечать относительно предположения, что души пребывают. Достаточно представить себе не только множество погребаемых тел, но и бесчисленных животных, изо дня в день поедаемых нами и другими животными -- сколько их истребляется и некоторым образом погребено в телах поедающих, и все же благодаря переходу в кровь и преобразованиям в воздушное и огненное, то же место приемлет их. Что значит здесь расследование истины? Разделение на вещественность и причинность. 22. Не сбиваться: во всяком устремлении являть справедливость, во всяком представлении -- беречь способность постигать. 23. Все мне пригодно, мир, что угодно тебе; ничто мне не рано и не поздно, что вовремя тебе, все мне плод, что приносят твои, природа, сроки. Все от тебя, все в тебе, все к тебе. Сказал поэт: "Милый Кекропов град", ты ли не скажешь: "О, милый Зевеса град"? 24. "Мало твори, коль благоспокойства желаешь". А не лучше ли необходимое делать -- столько, сколько решит разум общественного по природе существа и так, как он решит? Потому как тут и будет благо-спокойствие не от прекрасного только, но еще и малого делания. Ведь в большей части того, что мы говорим и делаем, необходимости нет, так что если отрезать все это, станешь много свободнее и невозмутимее. Вот отчего надо напоминать себе всякий раз: "Да точно ли это необходимо?" И не только действия надо урезать, когда они не необходимы, но и представления -- тогда не последуют за ними и действия сопутствующие. 25. Испробуй, не подойдет ли тебе также и жизнь достойного человека, довольного тем, что он получает в удел от целого, довольствующегося справедливостью своего деяния и благожелательностью своего душевного склада. 26. Видел то? ну а теперь это? Не смущай ты себя -- будь проще. Кто-то дурно себя повел? -- Ему же дурно. Что-то хорошее тебе случилось? -- Изначально определено и увязано было мировым целым все, что с тобой случается. Вообще: жизнь коротка, так поживись настоящим с благоразумием и справедливостью. Трезво веселись.
