Рәхим итегез. Снова.
Утром 11 мая 2021 года было совершено вооруженное нападение на школу № 175 в Казани. В результате атаки на школу погибли 9 человек, в том числе семеро детей. Изначально речь шла о двух и более нападавших, но сейчас МВД Татарстана сообщило, что в нападении на школу подозревается девятнадцатилетний Ильназ Галявиев, незадолго до атаки он написал в своем Telegram-канале о намерении совершить нападение.
Основные контакты стрелка
Телефон: +79047186603
ВК: https://vk.com/id147414084
Ютуб брата (?): https://www.youtube.com/channel/UCdCv_SlAjOp7N5J1PjHY2-w
Архив с прочей инфой: https://mega.nz/folder/itwWhYaS#2TcdIHrCxLYEgFOpKLoibA
Полный список погибших в результате стрельбы в казанской школе:
1. Игнатьева Эльвира (26 лет), учительница английского языка
2. Айзатова Венера (55 лет), учительница начальных классов
3. Шайхутдинов А. (14 лет)
4. Гарифуллина А. (15 лет)
5. Гайнутдинов Д. (14 лет)
6. Волков А. (15 лет)
7. Галимзянова З. (15 лет)
8. Зарипов А. (14 лет)
9. Нагимуллина И. (14 лет)
10. Хайруллин А. (14 лет)
Список пострадавших при нападении на школу в Казани, данные татарстанского Минздрава:
1. Шигапов А., 9 лет — крайне тяжелое состояние (огнестрельное ранение брюшной полости, кровопотеря 3 литра)
2. Гумерова А., 15 лет — тяжелое состояние (переломы голени и таза)
3. Зиянгареев Т., 14 лет — тяжелое состояние (множественные огнестрельные ранения)
4. Ибрагимов К., 14 лет — тяжелое состояние (оскольчатые ранения, переломы после падение с высоты)
5. Киямова Л., 13 лет — тяжелое состояние (огнестрельные ранения груди, переломы)
6. Хасанов К., 14 лет — тяжелое состояние (перелом бедра при падении с высоты)
7. Сунгатуллин И., 14 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение в спину)
8. Агзамова Р., 9 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение голени)
9. Бикмуллин А., 15 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение поясницы)
10. Хайруллин А., 9 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение грудной клетки, плеча)
11. Ибрагимов А., 9 лет — состояние средней тяжести (рваная рана кисти, падение)
12. Ибрагимова М., 8 лет — состояние средней тяжести (рваная рана колена, падение)
13. Исраилов З., 10 лет — состояние средней тяжести (ушибленная рана голени, падение)
14. Орлова С., 13 лет — состояние средней тяжести (перелом голени, падение)
15. Шарафутдинова А., 8 лет — состояние средней тяжести (перелом лодыжки, падение)
16. Зуева Д., 13 лет — состояние тяжелое (перелом позвоночника, падение)
17. Сагдеев Р., 14 лет — состояние средней тяжести (ушиб головы, падение)
18. Гиматов К., 7 лет — состояние средней тяжести (рана щёчной области, падение)
19. Мустафин М., 62 года — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение головы, живота, костей таза)
20. Галиуллина Д., 50 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение плечевой кости)
21. Садыкова А., 19 лет — состояние средней тяжести (огнестрельное ранение мягких тканей шеи и головы)
предыдущий: https://arhivach.net/thread/688435/
Найден второй стрелок
https://www.youtube.com/watch?v=KvNePQq5ws4
В полярную сову похоже поедет отдыхать...
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. ВзятьНахлобучив берет на самый лоб, я вошел в кабинет. Фелисьен Ладур -
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
Может в пупса?
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. ВзятьНахлобучив берет на самый лоб, я вошел в кабинет. Фелисьен Ладур -
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
ЧЕ ПО 2 ЧЕЛУ? АЛО? ДОСТАВЬТЕ ИНФЫ?
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. ВзятьНахлобучив берет на самый лоб, я вошел в кабинет. Фелисьен Ладур -
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. ВзятьНахлобучив берет на самый лоб, я вошел в кабинет. Фелисьен Ладур -
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
>незадолго до атаки он написал в своем Telegram-канале о намерении совершить нападение
Нахуй они это пишут?
ИЛЬНАЗ В ДЕТСТВЕ ИГРАЕТ В КАМПЛЮХЕРНЫЕ ШУТАНЫ И ЧИТАЕТ ДВАЧ, ПЛАНИРУЕТ СВОЙ ПЕРВЫЙ КОЛУМБАЙН
Аллах акбарр !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
>Изначально речь шла о двух и более нападавших, но сейчас МВД Татарстана сообщило, что в нападении на школу подозревается девятнадцатилетний Ильназ Галявиев
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. ВзятьНахлобучив берет на самый лоб, я вошел в кабинет. Фелисьен Ладур -
родной брат торговца кроличьими шкурками, ставшего чуть ли не магнатом
кожевенной промышленности, - Фелисьен Ладур рассматривал в лупу образчик
распятого Христа. Поднеся муляж вплотную к своему единственному глазу, он
вглядывался в него с такой страстью, словно молился. Весь стол завален был
точно такими же муляжами. Но поскольку деревянных крестов еще не успели
сделать, вся эта группа Иисусов, ждущих поклонения, имела почему-то не
слишком мученический, а скорее уж спортивный вид. Я ждал, что они вот-вот
начнут дружно выполнять различные приемы шведской гимнастики. Но Фелисьен
Ладур, начисто лишенный воображения, вполне довольствовался ролью
многоопытного и солидного директора "Сантимы", процветающей фирмы по
изготовлению предметов религиозного культа, с которой мсье Резо, мой отец,
и барон де Сель д'Озель, мой дядя, были связаны самыми благочестивыми
интересами. В данный момент кривой, голосом куда более глубоким, чем его
пустая глазная орбита, прикрытая моноклем из черной тафты, изрекал свои
суждения насчет коммерческой ценности Иисусов.
- Испоганили! - ворчал он. - Взяли и испоганили! Да разве у этого
бедняги страдальческий вид! А ноги... нет, вы только посмотрите на ноги!
Разве такие ноги у распятых бывают? Это же балерина, а не Иисус Христос!
По другую сторону стола стоял начальник муляжного цеха, к его
трагически поджатой нижней губе прилип окурок сигареты. Ладур спрятал лупу
в карман, снова взял Иисуса, отодвинул подальше, приблизил к самому лицу,
повернул влево, повернул вправо - сначала выпуклой, потом полой стороной,
головой вниз, головой вверх, нахмурил левую бровь, затем нахмурил правую,
нерешительно присвистнул, и вдруг его осенило:
- Нет и нет. Так дело де пойдет. Вот что! Давайте-ка пустим в серийное
производство наш прежний номер пятьдесят три, только улучшенный. Хотите
искупить вину, потрудитесь создать богоматерь нового образца. Сделайте мне
такую богородицу, чтоб ее из рук рвали и в Лурде, и в Нотр-Дам-дю-Шен, и в
Ла-Салет, и в Ченстохове... Словом, так сказать, промежуточный тип!
Понятно?
Тут только Ладур заметил меня.
- Да это, оказывается, вы, Хватай-Глотай! - воскликнул он и махнул
рукой начальнику цеха, уходи, мол. - Подойдите сюда. Почему вы стоите на
самом сквозняке? Боитесь скомпрометировать себя? Моя фирма гордится тем...
Он вдруг запнулся, поскреб пятерней кадык, скривил губы, как бы желая
проглотить слово, уже давно изгнанное из его лексикона, и уточнил, бросив
в мою сторону пронзительный взгляд циклопа:
- С давних времен ваше семейство гордится тем... Короче, оно вложило в
наше дело кое-какой капитал и получает недурные дивиденды. Так что входите
свободно и снимите ваш берет.
Честное слово, Ладур, Фелисьен Ладур, брат сыромятника, вовсе не думал
насмехаться. Он смеялся самым простодушным образом. Нет, право же, от
месяца к месяцу - я заметил это еще во время редких появлений Ладура в
коллеже - он становился все более дородным, все менее осторожным. Взять
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с
Пошел нахуй
АБсолютно.
И тянка у него была, ебаться можно было в свое удовольствие никого не трогая.
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Пруф что ты официальный представитель тредов
>>246419092
Это хуесос какой-то левые фотки форсит
Сестру ебать чтоли?
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Знаете что, а ведь из-за одного поехавшего едрапынники своими говнозаконами будут всю страну в пукан долбить. Ичсх снова перед выборами произошло - подозрительно. Плакан нэвэльнэ и визитку яроша уже нашли?
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Ну да, почему бы и нет?
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Куратор требует.
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Кабзон какой то
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с таким рвением торгует своим
благочестивым набором, что сумел привлечь клиентуру... Но кажется,
Хватай-Глотай, мои слова вас шокируют?
Фелисьен Ладур ничуть меня не шокировал: он меня раздражал. Не люблю
тех, кто лишен чувства благодарности, не люблю эту манеру высмеивать людей
и вещи, которые тебя же кормят, особенно если субъект, повинный в подобных
грехах, не может сослаться в свое оправдание на то, что снисходительная
ирония является наследственной чертой его характера. Ирония терпима лишь в
малых дозах, как перец. Но куда больше ошеломил меня тот переворот, о
котором никто не заикался и который в рекордно короткий срок в корне
изменил дух нашего семейства, заставив откинуть свои вековые предрассудки
и обратив его представителей в новую житейскую политику. Ведь сам барон де
Сель д'Озель в одно из своих посещений "Хвалебного" заявил моему отцу:
- Положение нашей сестры трагично, не спорю. Но, по мне, уж лучше пусть
погибает с голоду, чем идет в гувернантки. Лучше вообще не помогать
родственникам, чем помогать им опроститься.
И что ж! Этот кремень, этот несговорчивый барон сажает родную
племянницу за пишущую машинку, сует в руки родного племянника чемоданчик
коммивояжера! Святые отцы, не устававшие твердить нам, что их дело - грехи
пресечь, а при случае и нас посечь, святые отцы не раз, повторяю,
рассказывали нам о кризисе, но с такой сладостной, с такой христианнейшей
улыбкой, столь незначительным казался он в их устах, что я и вообразить
себе не мог, какие он принес катастрофы. До наших барабанных перепонок,
оглушенных наставлениями, полагающимися при "благочестивом воспитании",
уже не доходил громкий треск рушившихся бюджетов и шарканье целого легиона
девиц из буржуазных семей, шествующих в конторы по найму (или по меньшей
мере приобщаемых к различным семейным дел или же гордынею святых. Само собой разумеется, Ровуа - наш
классный наставник - предостерегал нас против новых веяний века и
провидел, что от сыновей не слишком богатых родителей потребуется принятие
мужественных решений. Но изрекал он все эти истины ровным голоском, совсем
таким же, каким читал нам вечерами но пятницам слащавые нравоучительные
книжки. Между двумя зевками он сообщал нам об опасностях мира сего с такой
же малой убежденностью, с какой вдалбливал в наши головы вечные истины
Священного писания, и, откровенно говоря, с тем же успехом. Получалось,
что опасности мира сего и адские муки - это одно и то же: скучающая
литература, сомнительная действительность. Но во всяком случае, декорум
был соблюден. "Сударь, - кричал Ровуа, обращаясь к болтунам или
курильщику, потихоньку выпускавшему дым в рукав, - сударь, вы заработаете
двойку по поведению... а ежели будете продолжать вести себя как идиот, то
схватите и единицу". Суровы иезуиты, но умеют соблюдать вежливость!
Поэтому я легче бы снес сухой учтивый тон, чем беспардонную развязность. Я
открыл было рот, намереваясь преподнести две-три дерзости торгашу, в
сущности славному малому, которого мсье Резо, вернее, его супруга весьма
легкомысленно выбрали мне в опекуны, но тут же, повинуясь какому-то
сложному чувству, подавил свою досаду. Ведь наглость - это, так сказать,
мерило уважения. Неужели же наша семья пришла в упадок? Как ни неприятно
было бы лично для меня это обстоятельство, для моих родителей оно еще
неприятнее. Я испытывал досаду, но, как ни странно, и внутреннее
удовлетворение и, не зная, что сказать, только улыбнулся в ответ, но
внезапно моя улыбка превратилась в гримасу. Сквозь стеклянную перегородку,
отделявшую кабинет Ладура от конторы, я заметил мою кузину Эдит, надо
признаться ничуть не изменившуюся, - с обычным своим видом "гаммоиграющей"
барышни она в данную минуту терзала клавиатуру "ундервуда".
Ладур перехватил мой взгляд и даже не удивился моему удивлению.
- Да, - буркнул он, - я взял ее себе в секретарши. Только проку от нее
мало. Но Торюры находятся сейчас в таком критическом положении, что
пришлось уступить настойчивым просьбам барона де Сель д'Озель.
Еле заметное придыхание, так, пустячок, пресекло на секунду его голос,
как бы в знак уважения к этому крупному состоянию, еще противоборствующему
критическим обстоятельствам.
- Впрочем, я пользуюсь услугами и еще одного вашего родича, - продолжал
Ладур, - Леона Резо, которого мне также рекомендовал ваш дядюшка.
Приятнейший человек ваш дядюшка, но, между нами будь сказано, чересчур
благоволит к родственникам. Не будь я постоянно начеку, он заполонил бы
всю "Сантиму" членами вашего семейства, лишившимися ренты и не имеющими
определенной профессии. Я не о Леоне говорю, на него как раз грех
жаловаться: он у нас лучший коммивояжер, и я подумываю поручить ему
управление нашим Миланским филиалом. У него, у этого мальчика,
прирожденный талант к коммерции, открывшийся совершенно неожиданно - он
ведь чуть было не поступил в духовную семинарию... Впрочем, он, так
сказать, остался при том же товаре и с ртаеикаиеквеукиумку
Что говорят о стрелке?
Он был СТРАННЫЙ?
Ни с кем не дружил?
Был травим?
НЕ ПОЛЬЗОВАЛСЯ УВАЖЕНИЕМ КАЛЛЕКТИВА?
Не люблю народную медицину, но подрочил
Если Всевышний нет, не он нас создал для того чтоб мы плодились во славу Его, другими словами совершали действия сексуального характера с нашей няшей стесняшей, и так и было до поры до времени, пока не пришел посткапитализм.
Щас для среднестатистического представителя "сильной" половины человечества белой расы до луны слетать чем породниться с няшей стесняшей
Ну и офк бывшей половой энергии надо куда-то деваться. Кто-то идет в либерахи, кто-то сидит на плюме, кто-то трапует, ну а у некоторых нейронные связи совсем не туда поворачивают и случаются такие колумбайны.
Про техасского снайпера, массового стрелка:
Согласно письменным указаниям Уитмана и одобрению его отца, его тело после его смерти было вскрыто доктором Колманом де Шенар (Coleman de Chenar). В результате вскрытия в мозгу была обнаружена опухоль, которая была опознана как астроцитома. В дальнейшем было уточнено, что это была глиобластома. Медицинский отчёт гласил, что «не исключено, что причиной неконтролируемых эмоций и действий могла послужить опухоль»
https://2ch.hk/b/res/246418705.html#bottom
Этот тред раньше создан.
На вебодин татарин словил полувялого но все равно как обычно помог русскому народу в образе наташки почувствовать себя женщиной первый раз. Нам есть чем гордиться!
ЭТОТ ТРЕД СОЗДАН ПАССКОДОБЛДЬЮ! ВОТ ЛЕГИТИМНЫЙ ТРЕД: https://2ch.hk/b/res/246418705.html#bottom
блять, это ахуенно
пострадавшая?
>>246419896
Додик спок
Ты заебал левые фотки кидать
